Неприступный Севастополь. Круговая оборона - Георгий Савицкий

– Да, Виктор Ефимович, проходите, присаживайтесь. – Алексей потер красные, опухшие от недосыпания глаза. В очередной раз гитлеровцы атаковали наши позиции в районе Мекензиевых гор – пришлось оказать огневую поддержку защитникам Севастополя всеми четырьмя орудиями в обеих башнях. Алексей почти сутки провел на Центральном посту, командуя артогнем и проводя расчеты стрельбы. – Сейчас позову ординарца, чтобы принес крепкий чай и бутерброды.

– Спасибо, не откажусь. – Старший политрук Иванов был неизменно вежлив.

– С чем пожаловали, Виктор Ефимович?

Комиссар батареи молча выложил на стол перед командиром батареи рапорт. Алексей вчитался, и строчки мелкого бисерного почерка запрыгали у него перед глазами. Он опомнился, сжимая шероховатую рукоятку «нагана», кобура на поясе была расстегнута. Тугой курок револьвера – взведен.

– Вот же с-сука! – Алексей острожно спустил курок, раздался характерный металлический щелчок.

– Это – всего лишь копия. Оригинал рапорта политрука Будякина сегодня ушел в штаб береговой обороны Севастопольского фронта. – Старший политрук Иванов помолчал. – Через мою, б…дь, седую голову бросил такой кусок навоза!

– Как же так, Виктор Ефимович, получается – пригрели змею на груди!.. – поморщился, как от зубной боли, Алексей.

Упрек был вполне справедливым и обоснованным. Комиссару батареи крыть было нечем. Старший политрук Иванов вздохнул и тоже скривился.

– Все очень плохо, Алексей Яковлевич. Я, конечно, все понимаю – благородство чувств и ваши отношения с этой девушкой, Кариной, кажется, достаточно серьезные. Об этом все знают, также знают и то, как вы суровы прежде всего по отношению к себе. Но если этот рапорт дойдет до штаба фронта, то реакция будет очень суровой. Генерал-майор Петр Моргунов, да и сам вице-адмирал Левченко – мужики дельные, они правильные выводы сделают. Но, сами понимаете, вице-адмирал Октябрьский… Он – тоже мужик толковый, но в вопросах политических, скажем так… излишне осторожный. Собственно, он и шел-то по партийной линии, и это тоже ни для кого на флоте не секрет. Вот он как раз ради партийной конъюнктуры может устроить вам с Кариной, так сказать, «показательную казнь». Этот чертов будякинский пасквиль может вылиться в серьезное дело о морально-нравственном положении не только на батарее, но и вообще среди героических защитников Севастополя, – размышлял вслух старший политрук Иванов. – Да и мне, грешному, всыпят по первое число за низкий моральный уровень во вверенном подразделении и халатное отношение к морально-нравственному воспитанию офицеров и краснофлотцев…

* * *

Алексей, «пришелец» из охваченного войной Донецка 2014 года, знал примеры, когда во время Великой Отечественной войны даже прославленные воины становились жертвами доносов, зависти, мелочных конфликтов с начальством. Одним из ярких примеров была биография выдающегося летчика-истребителя, трижды Героя Советского Союза Александра Покрышкина.

Влюбленный в небо, блестящий тактик воздушного боя и пилотажник, Покрышкин не поладил со своим командиром полка Исаевым. А поскольку сибирский медведь обладал еще и достаточно тяжелым, прямым характером, то он и высказывался соответствующе, не стесняясь. Для блестящего летчика Александра Покрышкина в начальстве было важно только одно – насколько тот сам хороший пилот и командир. К сожалению, Исаев не отвечал строгим требованиям старого сибиряка. Взаимная неприязньь и легла в основу конфликта, в котором комполка Исаев показал себя, мягко говоря, не с лучшей стороны. В итоге Александр Покрышкин был снят с должности командира эскадрильи, отстранен от полетов и исключен из партии. Для него все эти несправедливости стали тяжелым испытанием. А когда против него сфабриковали уголовное дело, Покрышкин находился на грани самоубийства. Об этих событиях он позднее написал в автобиографической книге «Познать себя в бою».

Спас Покрышкина комиссар истребительного авиаполка Погребной, который вмешался в дело, как только вернулся в часть после госпиталя. Благодаря усилиям политработника будущий выдающийся теоретик и тактик воздушного боя был полностью оправдан. Так участие комиссара спасло Александра Покрышкина и, в буквальном смысле слова, вернуло героя своему Отечеству.

Теперь перед Алексеем возникла такая же проблема. Снова – зависть и глупость одного не в меру ретивого и откровенно глуповатого военно-политического начальника может иметь весьма серьезные последствия не только для Алексея, но и для Карины, и для большого военного коллектива бронебашенной батареи. Этого допустить никак было нельзя.

* * *

– Кто он вообще такой – этот Будякин, что так себя ведет?!

– Подонок он – вот кто!

– Ну, это и так понятно, – невесело усмехнулся Алексей. – А точнее?

– Перевелся к нам на батарею из Новороссийской ВМБ[6], послужной список – не ахти. Были, кстати, там разговоры, что Будякину какая-то докторша на дверь указала. Клеился он к ней, а докторша оказалась матерой военврачихой, с сорок первого воюет, такого навидалась, ну как мы здесь, если не больше. Она его и отшила, причем в грубой форме и с доступным только военным врачам цинизмом! А у Михаила с тех пор с ба… то есть с женщинами – не ахти…

– Интересно, а что, если этих женщин и расспросить, а, товарищ старший политрук?.. – Алексей внимательно поглядел на Иванова.

– Хм, мысль дельная.

– Вызовите мне, пожалуйста, мичмана Карину Левицкую, она дальнометрист на зенитной батарее «восемьдесят пяток», – приказал комбат своему ординарцу.

Вскоре в каюту вошла Карина, невообразимо элегантная в строгой морской форме. Казенная одежда была чуть-чуть подшита, только подчеркивая тонкий девичий стан. На ее высокой груди, как и у всех, сверкала медаль «За оборону Севастополя», учрежденная 22 декабря 1941 года. Роскошные волосы цвета воронова крыла убраны под форменный темно-синий берет с алой звездой.

– Разрешите, товарищ комбат. Мичман Левицкая по вашему приказанию…

– Вольно, Карина, присаживайтесь. Разговор у нас пойдет непростой…

Карина быстро взглянула на комиссара батареи, перевела взгляд на Алексея и опустила глаза.

– Карина, извините, можно задать вам вопрос несколько личного характера?.. – негромко и очень мягко спросил старший политрук Иванов.