Тамбов. Хроника плена. Воспоминания - Шарль Митчи

Инструкция маршала Кейтеля от 19 мая 1943 года:

«В резервных частях контингент эльзасцев, лотарингцев и люксембуржцев не должен превышать, как правило, примерно восьми процентов от общей численности подразделения, в исключительных случаях и временно максимум до пятнадцати процентов, во фронтовых частях не более пяти процентоe»XIV.

Но дни шли, а об отпуске речи не заходило.

Наоборот, в начале ноября наш учебный батальон был трансформирован в Kampfgruppe, боевую часть, задачей которой была защита Новограда-Волынского в случае наступления русских. Сразу же вокруг города начались работы по строительству оборонительных сооружений, и Sani не были исключением. Нужно было выкопать систему траншей, связанных ходами сообщения, устроить огневые точки, выступы и другие противотанковые сооружения и т. и. Несколькими днями позже был сформирован отряд, который должен был покинуть Звягель, чтобы усилить оборону Барановки, маленького города в сорока километрах на юг, в частности туда был отправлен мой друг Андельфингер. Я же был прикомандирован к этому отряду в качестве Sani для сопровождения. Шли пешком, по холоду, но светило солнце, и, к счастью, дорога была сухой. В Барановке я провёл последний вечер со своим другом и вернулся в Звягель, на этот раз, к счастью, на машине. Тогда я не знал, что больше не увижу его. Через несколько недель он был убит в боях под Звягелем.

Был декабрь 1943 года, приближалось Рождество. Несмотря на то что фронт был уже близко, нас навестил Fronttheater (фронтовой театр). В труппу входили четверо певцов, рассказчица и пианист. В программе была опера Хумпердинка[40] «Бензель и Гретель» в весьма упрощённой версии: певцы — сопрано, меццо, альт и бас — исполняли под аккомпанемент пианино арии двух детей, матери и отца, а рассказчица, переодетая бабушкой, читала тексты из сказки, связывающие музыкальные номера. Представление было прекрасным и трогательным, но навело слушателей на грустные размышления.

На Рождество наши повара приготовили нам отличный праздничный ужин. В качестве Marketenderware (дополнительного пайка) нам выдали пирожные, шоколад, конфеты, французское вино и литр водки, а также табак и сигареты. Зепп Лаутенбахер, наш фельдфебель, прекрасный скрипач-любитель, под аккомпанемент трёх своих приятелей, игравших на гитаре, аккордеоне и цитре, скрасил наше бдение, фоном которому служил всё более ощутимый звук канонады. Мы пытаемся веселиться, но сердце у нас не на месте, мы чувствуем, что нас ждут важные события, которые решат нашу судьбу.

Мне крайне трудно сейчас, полвека спустя, найти слова, чтобы описать настроение и состояние духа, в котором я находился в тот момент. С одной стороны, я был ужасно разочарован и опечален тем, что не получу отпуска, на который я так рассчитывал, чтобы увидеть родных, особенно жену и маленького сына, которому должно было исполниться два года. Принимая во внимание военную ситуацию, надеяться на отпуск раньше, чем через много месяцев, было невозможно. Подумать только, когда я в июне уезжал из Сульцерена, я был совершенно уверен, что увижу свою семью через три месяца! С другой стороны, если бы я этот отпуск получил, что могло бы случиться после этих десяти дней счастья? Меня направили бы в боевую часть, где я растворился бы среди немцев в соответствии с этими пресловутыми пятью процентами, о которых я уже говорил, и шансов на реализацию моего плана побега в ближайшем будущем было бы гораздо меньше. Тогда как здесь, где моё окружение состояло на девяносто пять процентов из эльзасцев, лотарингцев, люксембуржцев и немецкого меньшинства, более или менее понимающего, и когда Красная армия стояла в тридцати километрах, у меня было гораздо больше возможностей осуществить свой план. В конечном счёте такое развитие событий меня устраивало, что не мешало мне в глубине души чувствовать тревогу, страх и волнение, когда я думал об этом необратимом, решительном поступке, который мог стоить мне жизни и стать причиной страшных репрессий в отношении моих близких. Вот в каком душевном состоянии я провел эти последние дни 1943 года.

В течение недели между Рождеством и Новым годом, как я уже говорил, был дан последний концерт симфонического оркестра. На День святого Сильвестра[41] — такой же праздничный ужин, такая же раздача Marketenderwaren, как и в Рождество. Музыканты из оркестра разошлись по казармам, чтобы как-то оживить наш вечер, несмотря на то что фронт уже находился в опасной близости. Но на сердце было неспокойно, и большинство Landser (рядовых) пыталось утопить свой страх в вине и водке.

Вдруг, незадолго до полуночи, происходит нечто невероятное. Все небо вспыхнуло, стало светло как днём. Что случилось? Невзирая на близость русских войск, наши подрывники не захотели нарушать традицию и запустили фейерверк, чтобы отметить наступление нового года. По небу во всех направлениях разлетаются трассирующие пули, висящие на парашютиках осветительные ракеты десятками планируют на нетронутый снежный ковёр, вот уже несколько дней укрывающий луга. Феерическое зрелище! Поначалу они сосредоточены над нашей казармой, потом их становится всё больше и больше, особенно на востоке и северо-востоке. Без сомнения, русские воспользовались моментом и запустили свои собственные осветительные ракеты, чтобы произвести разведку окрестностей города. Немедленно объявляется тревога. Нельзя терять времени. План обороны сразу же вступает в силу. Во дворе казармы — боевая тревога. Одна за другой роты занимают свои позиции в окопах, которые мы оборудовали несколько недель назад. Всю ночь — случайные выстрелы. Л. М., Гребер и вместе с ними сержант-фельдшер присоединяются к передовым линиям, тогда как врач, фельдфебель, Альберт и я уходим в Hauptverbandsplatz (пункт первой помощи), расположенный в центре города в подвале театра.

Под утро русская армия начинает наступление. Мы отчётливо слышим выстрелы танковых пушек, лязг гусениц, треск пулемётов. Русские явно пытаются нас окружить.

Прибывают первые раненые, некоторые самостоятельно, других приносят на носилках санитары. В основном ранения лёгкие, и им необходима только дезинфекция и перевязка. Но в десять часов к нам принесли майора с Bauchschuss — тяжёлым ранением в живот. Такие раненые в большинстве случаев безнадёжны. Несмотря на страдания, он безостановочно кричал: «Я хочу, чтобы меня прооперировали! Вы слышите? Я приказываю вам оперировать меня прямо здесь!» К сожалению, мы не могли ничего для него сделать. Хотя он был транспортабелен, мы не могли отправить его в госпиталь — за это время русские окружили город. Для проформы и чтобы успокоить его, мы толстым слоем обмотали ему бинтами живот, чтобы вставить внутренности на место.