Покушение - Александр Беляев

— Хайль Гитлер! — ответил Скорцени. — Рад вас видеть живым и здоровым, штурмбаннфюрер.

— Я тем более, дорогой Отто. Мы не виделись почти год, — ответил Вольф.

— Ничего удивительного. Работы у всех по горло. Не только знакомых, себя перестаешь замечать, — усмехнулся Скорцени.

Тут Вольф обменялся рукопожатием с Грейфе и, вопросительно посмотрев на него, спросил:

— Я не помешал?

— Напротив, дружище, — как всегда, в улыбке расплылся Грейфе. — Целый ряд вопросов мы будем решать все вместе. А вы, я вижу, уже готовы в бой.

— Да. За нашим отделом дело не стало. Мы постарались исполнить все, что было в наших силах, — ответил Вольф и положил на стол хозяина кабинета вместительную кожаную папку с досье на русских. — Тут их восемь.

— Отлично, — довольно потирая руки в манере своего начальника, подошел к столу Грейфе. — Уверен, дорогой Вольф, что после вашего отбора мы можем работать с любым из них.

«Отобрали бы и поточнее, если б я знал, зачем они вам нужны», — подумал Вольф. А оберштурмбаннфюреру Грейфе ответил:

— Конечно, есть еще несколько кандидатов и в резерве. Но эти наиболее подходящие по всем статьям.

Грейфе раскрыл папку, достал досье и начал раскладывать их на столе.

— Сейчас посмотрим… Сейчас посмотрим, — повторил он несколько раз при этом.

К столу подошел Скорцени. Взял первое попавшее досье наугад и раскрыл его.

— С этого и начнем, — одобрил выбор Грейфе.

— Назаров. Матвей Федорович. Тысяча девятьсот первого года рождения, — начал читать Скорцени. — Родился в деревне Прилуки Калужской области. В двадцать восьмом году был раскулачен и за вооруженное сопротивление, оказанное властям, был осужден судом и приговорен к десяти годам лишения свободы. За попытку к бегству получил еще два года. Из заключения вернулся перед самой войной, в апреле сорок первого. В октябре того же года явился в комендатуру города Сухиничи и добровольно изъявил желание сотрудничать с немецкими властями. В доказательство своей верности новому порядку передал коменданту списки и адреса лично известных ему коммунистов и активистов советской власти. Впоследствии помогал комендатуре арестовывать и ликвидировать лиц, указанных в списке. В конце сорок первого года за активное пособничество оккупационным властям при обезвреживании других врагов рейха получил чин унтер-офицера и был зачислен в штат фельдполиции. За время службы неоднократно отмечался командованием за усердие и исполнительность.

Скорцени читал долго. А Грейфе слушал и рассматривал фотографию Назарова. Скуластое лицо. Глубоко посаженные глаза. Широкий нос. Нависшая надо лбом челка…

— К слабым сторонам характеризуемого следует отнести, — продолжал Скорцени, — его малограмотность, отсюда неспособность к умственной работе, жадность к деньгам и спиртному.

«Туп и мрачен, — сделал профессионально четкий вывод Грейфе. — Вполне возможно, что для отдела Д это сущая находка. Для нас же не подойдет и близко».

Фотографию Назарова взял Скорцени.

— Что скажете, дорогой Отто? — дав время штурмбаннфюреру разглядеть унтер-офицера, спросил Грейфе.

В ответ Скорцени неопределенно пожал плечами.

— Мне никогда не приходилось иметь с такими личностями дело, — признался он. — То, что он русский и это ни у кого не вызовет ни малейшего сомнения, наверное, хорошо. Но все остальное…

— Какие же требования, дорогой Отто, вы предъявляете к своим людям? — спросил Вольф.

Скорцени ответил без задержки.

— В основном три: преданность фюреру, смелость, граничащая с дерзостью, и смекалка.

— Прекрасный ответ. Я так и думал, — одобрительно кивнул Вольф. — Смелость и смекалка.

— Да, смекалка и изворотливость, — подтвердил Скорцени. — Ситуация, в которой приходится действовать моим людям, порой меняется так неожиданно и резко, что предусмотреть все заранее совершенно невозможно. Решение приходится принимать самому, немедленно и смело. И тут очень важно не ошибиться. Ибо для нас ошибка — это не только не выполненное задание, но и практически всегда смерть. А жить, коллега, мои люди так же хотят, как и все.

— Естественно, дорогой Отто. Жить хотят все, — со знанием дела подтвердил Вольф. И добавил: — Хотя все люди разные и задачи выполняют тоже разные.

— Ну, я думаю, этого кандидата мы отложим до более крайней нужды, — повернул разговор на практическую основу Грейфе. И взглянул на Скорцени. — Или как?

— Давайте посмотрим других, — согласился штурмбаннфюрер и раскрыл следующее досье.

Он опять начал читать характеристику, а Грейфе снова взял в руки фотографию.

— Зюзин… Анатолий Дмитриевич… двенадцатого года рождения… Ставропольского края… родители репрессированы в тридцать седьмом году за активное участие в белоказацком контрреволюционном движении в годы Гражданской войны… рядовой красноармеец… добровольно сдался в плен в сорок первом году… в лагере военнопленных в Виннице был завербован абвером… Однако из-за болезни (постоянно разговаривал во сне) из подразделения абвера был отчислен и переведен в охранные войска… в настоящее время имеет чин шарфюрера… Зарекомендовал себя как мастер по допросам своих соотечественников, как мужчин, так и женщин… Особенно изобретателен в добывании сведений при допросах евреев…

— Он что, до сих пор продолжает разговаривать во сне? — неожиданно спросил Грейфе.

Скорцени перевернул страницу, но не нашел ответа на вопрос хозяина кабинета и взглянул на Вольфа.

— Там есть, есть сведения, — ответил Вольф и указал пальцем на приписку в конце текста. — К сожалению, самому ему избавиться от этого порока не удалось. А мы не имеем возможности серьезно лечить людей этой категории.

— Нам он точно не подойдет. Хотя внешность у него вполне привлекательная, — сказал Грейфе и протянул Скорцени фотографию. Штурмбаннфюрер взял ее в руку больше из уважения к хозяину кабинета, чем из любопытства. Блондин, с мягкими чертами лица, с выразительным взглядом чуть раскосых глаз, у него тоже не вызвал симпатии.

— Завалит себя в первую же ночь. Я таких знаю. У некоторых бывало от чрезмерного перенапряжения нервов. Помню, как-то во время операции одного такого даже пришлось убрать самим, — сказал Скорцени. — В интересах дела иногда приходится прибегать и к таким мерам.

Скорцени вложил фотографию специалиста по допросам в досье, положил его на папку первого отвергнутого ими кандидата и взял новое дело. Открыл его и снова начал читать:

— Шило Петр Иванович… девятьсот девятого года рождения… Черниговская область… в тридцать втором году осужден за растрату денег. Но наказания избежал благодаря тому, что бежал из-под стражи… находясь на нелегальном положении, дважды менял свою фамилию, став сначала Гавриным, а затем Серковым… в тридцать пятом году, не будучи опознанным, был арестован за новое уголовное преступление, снова осужден к длительному сроку заключения и снова бежал… в сорок первом году призван в Красную армию… воевал против группы армий «Север»… в мае сорок второго года добровольно перешел на нашу сторону и изъявил желание воевать с большевиками…