Прости грехи наши… Книга первая - Елена Дмитриевна Фетисова

Василий поперхнулся от неожиданности воздухом, его уши ярко зарделись. Сквозь кашель мужчина проговорил хрипло:

– Не обращайте внимания, гражданочка, несмышленый он еще…

Пассажирка на переднем сиденье нервно заерзала.

Анна поймала ее сердитый взгляд и прошептала:

– Красятся не только клоуны, сынок, женщины делают это, чтобы быть красивыми…

Между тем Ванька, со всей присущей ему детской непринужденностью, громко прохныкал:

– Ну, мама, женщина с собачкой совсем некрасивая, она смешная!

Василий, исчерпав все свои педагогические возможности, грозно сдвинул густые брови. Дама не выдержала больше критики:

– Ну, знаете, это уже слишком! – процедила она сквозь зубы, едва сдерживая ярость, – Нарожают шантрапы всякой…, – и непроизвольно потрогала копну взбитых, неестественно цвета волос.

Анна густо покраснела.

– Прекрати, Ваня! – прозвенел ее строгий голос, – Ты ставишь нас с отцом в неловкое положение…. Вы уж нас извините, – пытаясь загладить вину перед соседкой, заискивающе проговорила она, – Ребенок просто капризничает.

Но оскорбленная женщина молчала, нахохлившись, она беспокойно теребила белые кучеряшки своего питомца.

Ванька, получив взбучку, тоже обиженно надул губы. Он что-то хотел спросить у матери, но та, отвернувшись, смотрела в окно и не замечала его.

Мальчик вздохнул. Не найдя другого занятия, он запустил руку в карман и извлек оттуда шуршащий пакетик с конфетами. Ванька развернул одну и кинул в рот.

Генрих заволновался, заворочался на коленях высокомерной особы. Собака выглянула из-за сиденья и тоскливыми глазами посмотрела на Ваньку.

– Ты посторонний, – пробурчал мальчик, убирая конфеты подальше.

Но животное, видно, как и он сам в первый раз, не поняло значение хитроумного слова. Повизгивая, пудель начал карабкаться по хозяйке вверх.

– Генрих, что это еще за безобразие! В чем дело, мой мальчик? – раздраженно спросила та, но, когда пудель уткнулся мокрым носом в ее щеку, снисходительно произнесла, – Ах, ты проказник, подлизываешься…

Однако голодной собачке было не до любезностей, выстраданная фигура требовала компенсации. Встав на задние лапки и выглядывая из-за плеча хозяйки, она неотступно бегала маленькими черными глазками за Ванькиными руками.

Мальчик не торопился делиться, вместо этого он показал собаке язык. Генрих покрутил лохматой головой в знак протеста, и тоже высунув свой нежно-розовый язычок, облизнулся пару раз. Ваньке сделалось смешно. Зажав конфету в пальцах, он махнул фантиком перед носом собаки.

Пудель, не выдержав соблазна, затявкал на весь автобус и, неожиданно для своей покровительницы, рванулся вперед. Его лапка угодила в мудреную прическу последней. Волосы на голове женщины, вдруг, зашевелились и соскочили, как скорлупа с вареного яйца, обнажив жиденький блеклый пушок с проплешинами. Дама запаниковала, пытаясь снова нацепить парик, но злосчастный, тот отлетел в сторону, угодив на сонного деда.

Старче испуганно подскочил, таращась вокруг.

– Что, что?! – не переставая повторять, рассеянно спрашивал он.

С задних сидений послышалось громкое хихиканье.

Пассажирка неистово схватила собаку, зажав подмышкой и, не обращая внимания на ее отчаянный визг, бросилась к выходу.

– Остановите, остановите немедленно! – истошно закричала она. В ее другой руке, цепляясь за сиденья, была зажата связка искусственных волос.

Обалдевший от увиденного Ванька спросил:

– Собачка-то у нее хоть настоящая?

– А я-то не пойму спросонок, – рассуждал окончательно проснувшийся дед, – Что это за зверь-то мелькнул? Кошка, не кошка.… Откуда ей в автобусе-то взяться.

Молодой сосед, слушал его, давясь приступами смеха.

– Да, точно говорю тебе, паре. Я одно время на лисиц охотился, и все зверье это наперечет знаю. А тут…, – поднял кверху брови в недоумении старик, – Загвоздка. Ведь, кабы не в автобусе, а то в автобусе.… Пригляделся, – изобразил он прищуренные глаза, – Тьфу ты! Космы бабьи. Чуть не стошнило. Мне эта мамзель сразу не понравилась! Где это видано, прижимает свою тварь, будто мужичонка, – дед покачал сухонькой головой, – Сама ей, что-то гуторит, гуторит.… Вроде, как живот заговаривает. Ну, того гляди, кабеля целовать начнет. Тьфу! Пакость, какая…, – сморщился старый, – Вот, ведь бесстыдство до чего доводит! – возмущено дернулась его бороденка.

Анна, с Василием не обращая внимания на стариковы байки, переглянулись, им было не до веселья.

– А ну, марш на свое место! – прикрикнул Василий на Ваньку.

Мальчик, почесав затылок, перебрался к отцу.

Но и здесь ему не сиделось спокойно. Дотянувшись до Васькиного уха, сын прошептал:

– А я знаю, папка, кто здесь, взаправду, красивый.

– Опять?! – рявкнул отец.

– Да, нет…, – разочарованно протянул мальчишка. – Ты меня не понимаешь. А я про нашу мамку говорю. Сам погляди, она лучше всех у нас!

Василий посмотрел на жену и не стал спорить на этот раз с сыном.

Анна, гладко причесанная, с аккуратным завитком на затылке, погруженная в неведомые раздумья, сидела впереди. Волан ее легкого летнего платья порхал под ветерком, врывающимся в открытое окно, то прикрывая, то снова обнажая ее смуглую длинную шею, будто дразня. Как лебедушка, она поворачивала ею время от времени, подставляя солнцу свое точеное лицо. Истинная красота женщины была ни с чем несравнима, словно редкостный драгоценный камень, она светилась под яркими лучами дневного светила, наполнялась его теплом, чтобы потом поделиться им с близкими людьми.

Василий вздохнул.

Анна… Жена была для него живительным источником доброты и нежности. Это имя, как эхо, все эти годы блуждало внутри него. Он по-настоящему любил ее, но ядовитая обида и подозрения, часто заглушали светлые чувства. Василий напрасно пытался залечить свою душевную смуту алкоголем. Боль не утихала, наоборот, нарывала еще сильнее. Он до смерти боялся потерять Анну. И, тогда мужчина готов был разрушить весь мир. Любовь превращалась в ненависть. В такие минуты Василию хотелось зажать жену в своих кулачищах, чтоб она никогда никому не досталась, чтобы всегда оставалась, только, его, его…

Анна вздрогнула, будто услышала мысли мужа.

В этот день солнце белое, жгучее занимало, казалось, все небо. Пот крупными каплями катился по лбу и шее Василия.

– А ну-ка, сынок, – подхватил он Ваньку в свои сильные жилистые руки.

– Большой он уже, Вася, – сказала наблюдавшая за ними Анна.

Но Василий уже взгромоздил мальчика на свои богатырские плечи.

– Ничего, – ответил мужчина, оглянувшись на сына и улыбка, запуталась в его рыжих, с проседью усах.

Музыка гремела у Ваньки над самым ухом, и раскаленное небо было таким близким, что, казалось, потянись еще чуть-чуть и дотронешься до него рукой. Его детская всепрощающая душа, переполненная, как никогда радостью, ликовала. Зажатый в крепких, с надутыми венами, отцовских руках, мальчик чувствовал себя невероятно счастливым, потому что снова поверил в их добрую силу.

– Смотри, папка, мороженое! – закричал Ванька, протягивая вперед палец и направляя отца, как большой корабль.

– Сын? – спросила продавщица у Василия, расплываясь в широкой улыбке, – Сразу видно, не ошибешься, – протягивая эскимо, добавила