Человек убежденный: Личность, власть и массовые движения - Эрик Хоффер

Либерал смотрит на настоящее как на законного потомка прошлого, постоянно растущего и развивающегося в направлении лучшего будущего: повредить настоящему – значит искалечить будущее. Эти трое берегут настоящее, и, естественно, им не может очень нравиться идея самопожертвования. Их позиция в отношении самопожертвования лучше всего выражена скептиками: «Живому псу лучше, чем мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают… и не имеют никакого представления о том, что делается под солнцем»{66}.

Радикал и реакционер ненавидят настоящее. Оба считают его ненормальностью и уродом. Оба готовы обращаться с ним безжалостно и без церемоний, и оба восприимчивы к идее самопожертвования. В чем же они расходятся? В первую очередь, во взглядах на то, насколько можно изменить человеческую натуру. Радикал страстно верит в безграничную способность человеческой натуры совершенствоваться. Он верит, что, изменив окружающую человека среду и усовершенствовав технику формирования человеческой души, можно создать совершенно новое, небывалое общество. А реакционер не верит, что в человеке заложены неизвестные возможности к хорошему. И если надо создать прочное здоровое общество, то создавать его надо по испытанным образцам прошлого. Реакционер видит будущее как великолепную реставрацию, а не как невиданное новшество.

В действительности ясной границы между радикалом и реакционером нет. Реакционер, например, восстанавливая свое идеальное прошлое, проявляет радикализм. Его представление о прошлом основано не только на том, что в действительности было, сколько на том, что он хочет видеть в будущем. Он больше новаторствует, чем реставрирует. То же самое происходит и с радикалом, когда он собирается строить свой новый мир. Но так как он отвергает и разрушает настоящее, то вынужден связывать этот новый мир с какой-то точкой в прошлом. Если, строя новое, ему приходится применять насилие, то его взгляд на человеческую натуру мрачнеет и приближается ко взгляду реакционера.

Смесь реакционера и радикала особенно видна в тех, кто занимается национальным возрождением. Последователи Ганди в Индии и сионисты в Палестине хотели бы возродить великое прошлое и одновременно создать невиданную Утопию. Пророки тоже были смесью реакционера и радикала. Они проповедовали возврат к древней вере и грезили о новом мире и новой жизни.

53

Совпадение пренебрежительного отношения к настоящему со стороны массовых движений с отношением к нему неудовлетворенных – очевидно. Удивляет только огромная радость, которую испытывают неудовлетворенные, когда поносят настоящее и все его дела. Только жалуясь, такого наслаждения получить нельзя. Здесь должно быть нечто большее, чем простая жалоба. Так оно и есть на самом деле. Когда неудовлетворенные распространяются по поводу неискоренимой низости и подлости своего времени, они этим как бы смягчают свои чувства неудачи и изолированности. Они как будто говорят: «Не только наши жизни, но жизни всех современников – даже самых удачливых и, казалось бы, счастливых – разбазарены впустую и ничего, собственно, не стоят». Таким образом, оговаривая настоящее, они получают смутное чувство равенства.

Поэтому и средства, которые массовое движение употребляет для оговора настоящего (раздел 48), нравятся неудовлетворенным. Самообладание, требующееся для подавления нормальных желаний, дает им иллюзию силы. Они чувствуют себя так, словно в своих желаниях овладели миром. Им нравится в массовых движениях то, что они выступают и за непрактичное, и за невозможное. Неудачники в повседневных делах обычно тянутся за невозможным – это способ маскировать свою неполноценность, ибо, когда мы терпим неудачу при попытке достичь возможного, вина только наша, но, когда терпим неудачу с невозможным, мы ее можем отнести на счет сложности и трудности задачи. При попытке достичь невозможного меньше шансов дискредитировать себя, чем при попытке достичь возможного. Отсюда следует один из выводов: неудача в повседневных делах часто порождает непомерную смелость.

Получается, что неудовлетворенный извлекает столько же удовлетворения – если не больше – от средств массового движения, сколько и от конечных целей движения. Наслаждение, которое получают неудовлетворенные от хаоса и падения счастливых и преуспевающих, исходит не из исступленного сознания, что этим очищается почва для небесного града. В их драматическом крике «все или ничего!» – в слове «ничего», возможно, больше страстного желания, чем в первом.

54

Один из выводов, вытекающих при рассмотрении факторов, способствующих самопожертвованию: мы менее готовы умирать за то, чем обладаем и чем являемся, нежели за то, кем хотим быть и что хотим иметь. В этом есть горькая, ставящая в тупик правда: люди, когда они имеют «нечто стоящее, чтобы за это сражаться», желания сражаться за это не испытывают. Живущие полнокровной и полноценной жизнью люди обычно не хотят умирать ни за собственные интересы, ни за родину, ни за какое-либо «священное дело»{67}. Не обладание ценностями, а страстное желание – вот мать полной нераздумывающей самоотдачи. «Вещи, которых нет», на самом деле сильнее «вещей, которые есть»{68}. Во все времена люди отчаянно сражались за прекрасные города, еще не выстроенные, за сады, еще не посаженные. Сатана знал, что говорил, когда утверждал: «За жизнь свою человек отдает все, что у него есть»{69}. Да – все, что он имеет. Но скорее умрет, чем отдаст то, чего еще не имеет.

В самом деле странно: люди, которые придерживаются настоящего и изо всех сил цепляются за него, меньше всех способны защищать его. С другой стороны, те, кто с презрением отвергает настоящее и отряхивает его с себя, должны иметь все его дары и сокровища, которые непрошенно сыплются на них, как из рога изобилия.

Мечты, видения и непомерные надежды – все это могучее оружие и настоящие инструменты. Подлинный вождь-реалист отлично понимает ценность этих инструментов для дела. Понимает потому, что презирает настоящее. А настоящее презирает потому, что не способен к практическим делам. Преуспевающий деловой человек часто оказывается не способным к роли общественного руководителя, потому что ум его настроен на «вещи, которые есть», а сердце направлено на то, чего можно достичь в настоящее, «наше» время. Неудачливость в практических делах, по-видимому, является условием успеха в общественных делах. Может быть, хорошо, что некоторые непокорные натуры, потерпев поражение в деловом мире, не чувствуют себя раздавленными, а наоборот, загораются – на первый взгляд нелепой – уверенностью, что они особенно компетентны в управлении городом, а то и страной.