Милли Брэди меняет профессию - Джил Мансел

— Не было.

Многое можно было бы сказать, чтобы приукрасить правду, — боже, в прошлом у нее это неплохо получалось, — но теперь она чувствовала, что обязана быть честной.

— Акира Куросава, — недоверчиво спросил он. — Откуда вы его знаете?

— Это любимый фильм моего папы, — призналась Милли. — Я подарила ему кассету на Рождество.

— А этот ужасный шотландско-валлийско-ирландский акцент. Откуда вы его взяли?

— Простите. — Милли откинулась на диванные подушки, признавая поражение. — Акценты у меня никогда не получались.

— Пожалуй, это верно. Вы разговаривали как Шон Коннери.

Если честно, это было похоже на прослушивание для главной роли на Бродвее. Зачем он строит из себя такого строгого критика?

— Я ему и подражала, — сказала Милли.

Хью Эмерсон теперь говорил точно как утомленный ассистент режиссера, занимающийся подбором актеров:

— Позвольте открыть вам один секрет. Шотландцы не начинают почти каждое предложение с восклицания «ох».

— Верно. — Милли была уничтожена. — Извините.

— Вы все время это повторяете.

— Но это правда. Я же говорила, что позвонила, чтобы извиниться.

— Понятно, чтобы совесть была чиста, — медленно произнес Хью Эмерсон.

Очевидно, он не хотел облегчить ей задачу. Хотя Милли твердо решила, что не выкрикнет какую-нибудь дерзость и не бросит трубку, но все же она была рада, что он был в двухстах с чем-то милях, в Лондоне.

— Чтобы совесть была чиста? Да, и это тоже. — Она услышала, что ее собственный тон переменился, из униженного превратился в грубоватый. — Вы никогда не совершали случайных промахов, вы это имеете в виду? Вам не знакомо чувство стыда. Всю свою жизнь вы делали и говорили толькото, что надо.

Получилось резко и даже обличающе.

— Конечно, — ответил Хью Эмерсон.

— В таком случае — поздравляю. Вас можно официально признать самым счастливым человеком.

Милли пожалела о сказанном уже через долю секунды после того, как произнесла фразу. Если бы ее язык был длинным и загибающимся, как у муравьеда, она выбросила бы его вперед, поймала бы сказанные слова и проглотила бы их.

Потому что он не был самым счастливым человеком, верно? У него умерла жена.

Ее неумелая попытка съязвить ни к чему хорошему не привела. Теперь он имел все основания прекратить разговор.

Затаив дыхание, Милли готовилась к гневной отповеди.

— Впрочем, я забыл, но раз вы упомянули... — голос Хью Эмерсона был задумчив. — Однажды я сказал девушке: «Ты ела печенье, стряхни с лица крошки». А она ответила: «Это не крошки, это бородавки».

— Нет! — радостно закричала Милли. — Вы не могли! Я вам не верю.

— Это правда, — признался он.

— Наверное, вы извинились?

— Я пытался, — ответил Хью. — Но не уверен, что она меня услышала.

— Почему же?

— Мои шесть друзей в этот момент сильно шумели, хохотали, стучали по столу и кричали: «Молодец, Хью».

Милли засмеялась, наконец осознав, что она останется в живых. Он ее освободил, и она испытывала гигантское облегчение.

— Кстати, спасибо за бумажник, — произнес Хью. — Любопытно, где вы его нашли?

— Здесь, в Ньюки. У ограды на Фернес-лейн. — Он был иногородним, поэтому она объяснила: — Это одна из дорог, которая ведет к морю.

— Я нес пиджак в руке. — Его голос был грустным. — Наверное, бумажник выпал из внутреннего кармана.

— Эх вы, мужчины, не понимаю, как вы обходитесь без сумок, правда не понимаю.

Наступила тишина, и Милли решила, что опять попала впросак. Чем дольше длилась пауза, тем ярче она себе рисовала — с нарастающим ужасом — зловещие картины.

Может, его жена погибла из-за трагической случайности, когда ремешок сумки закрутился у нее вокруг шеи?

Может, она танцевала вокруг сумки и зацепилась ногой за ремешок, потеряла равновесие, ударилась головой о стол, получила кровоизлияние в мозг и умерла?

А может, на нее напал грабитель, который пытался вырвать сумку, но она вцепилась в нее, и тогда он толкнул ее под колеса проходящего автобуса?

Боже, ведь существует миллион возможностей, что ее могла убить сумка, — это же смертельное оружие.

Джеймс Бонд, решила Милли, мог бы отказаться от своего вальтера и с этого момента носить сумку.

Когда Хью наконец заговорил, он не упоминал о сумках. Ни намека на то, что она совершила еще одну нелепую оплошность.

— Ладно, послушайте, откажитесь, если не хотите, но я бы хотел угостить вас каким-нибудь напитком. — Он сделал паузу. — В благодарность за то, что вы вернули мне бумажник.

— Боже, это безумие. — Милли затрясла головой. — Ехать из Лондона в Корнуолл, только чтобы выпить с незнакомой вам женщиной.

— Я потерял бумажник два месяца назад, — объяснил он, испытывая явное удовольствие. — Почта пересылает мне письма.

О. О!

— О, — удивленно произнесла Милли. — Так где вы сейчас?

— Рядом с Падстовом. Я купил дом недалеко от залива Константин.

Бог ты мой, совсем рядом с Ньюки.

Мне назначили свидание, немного позже подумала Милли, кладя трубку и находясь в легком обалдении. Такого еще не было — у меня свидание с совершенно незнакомым мне мужчиной. Мы никогда не встречались, но когда я слышу его голос, внутри меня происходят странные вещи, а от его смеха у меня вообще мурашки по всему телу».

Это можно считать настоящим свиданием?

Через пять минут телефон снова зазвонил; в это время Милли на кухне поливала соусом чили целую миску чипсов.

— Это снова я. — Конечно, это опять звонил Хью Эмерсон. — Я забыл спросить, вы замужем или нет.

Воздуха!

— О... — Милли дрожала от наслаждения, облизывая соус чили с пальцев — ой, острый! — потом сказала: — Вообще-то я не замужем.

Она нарушала обещание, данное Эстер, но ей было все равно. С самого начала это была безумная идея.

— Есть приятель?

— Нет, приятеля нет, — весело сообщила Милли — Никого. Совсем никого!

— Понятно. Я просто хотел уточнить. Это не свидание, ясно? Я куплю вам выпить в благодарность за то, что вы вернули мне бумажник. Мы просто вместе выпьем, и все.

— Да... — Сердце Милли упало. — Ясно...

— Это не свидание. Вы это понимаете, да? Не настоящее свидание.

— Не свидание. Да, конечно, я с вами абсолютно согласна.

К этому времени сердце Милли уже достигло ее ботинок — впрочем, это было бы правдой, если бы на ней были ботинки. Пальцы ее ног больше не скручивало. Они распрямились и выглядели грустными и брошенными на кухонном полу.