Любовь Орлова - Екатерина Мишаненкова

Катафалк поставлен перед синим экраном, но приподнят на домкратах, чтобы его колеса вертелись в воздухе. Сверху установлен опрыскиватель, обильно поливающий водой артистов, находящихся на катафалке. Запущенный пропеллер маленького самолета создает иллюзию сильного ветра, развевающего одежду артистов, срывающего с них головные уборы.

В итоге зритель видит катафалк, мчащийся под проливным дождем, слышит цокот копыт и шум сильного дождя.

Интересной была и съемка «Ложи в мюзик-холле». Здесь в качестве транспарантного фона был использован позитив комбинированной съемки сцены мюзик-холла с макетом. И впервые в истории операторской техники удалось получить двойное комбинированное сочетание: сначала снималась сцена мюзик-холла с макетной надставкой, затем через позитив этой съемки была доснята ложа со зрителями. В результате трех совмещенных съемок – на экране театральный зал и сцена».

Владимир Нильсен вообще был настоящей находкой для такой «экспериментальной» картины. Он был не только талантливым, но еще и разносторонним, а главное – настоящим профессионалом. Он получил техническое образование в Германии, работал там фотографом и кинохроникером, прекрасно знал все типы съемочных камер, а уж в постановке кадра ему просто не было равных. Работая над «Веселыми ребятами», он предложил столько интересных «фишек», что его можно назвать в некотором роде сорежиссером фильма. Например, это он придумал заставку к фильму в виде рисованных портретов Чарли Чаплина, Бастера Китона и Гарольда Ллойда, которые «в картине не участвуют», а также сцену с ласточками на проводах в виде «живых нот».

Сам Нильсен, правда, без восторга относился к будущей картине. «Снимаем жуткую халтуру, – писал он своему другу, актеру М. Штрауху, – тем более вредную, что все это, несомненно, будет иметь успех и станет стилем советского кино на неопределенное время. Трудно себе представить, до каких пределов может дойти дурной вкус и пошлятина в каждой мелочи, начиная с композиции кадриков и кончая выбором костюмов и актерской работой. Гриша (Александров) на меня зол, так как я, очевидно, мешаю ему изгаляться перед легковерными слушателями. Но мне чертовски надоел весь этот салон с наигранным джентльменством. А хуже всего, когда на площадке появляется «хозяйка». Гриша совсем потерял голову и, видимо, собирается после окончания картины жениться.

Жаль мне Эрдмана – это единственный человек, с кем я могу здесь говорить. Мне жаль его работы впустую. Пишется по существу новый сценарий, который, конечно, Грише не поднять. И Эрдман это сознает. Он уже раскусил его в полной мере. А Масс так прямо и лупит: «пошлятина», «ни к черту не годится!»

В общем – все буза. Скорее бы кончить и в Москву. Хоть и воспитывался я на фронтах гражданской войны и на баррикадах мирного времени, но даже для меня долговременное пребывание в блестящем обществе «американского» режиссера становится не под силу».

Впрочем, вполне возможно, что такой критический взгляд был результатом плохого настроения или еще каких-то личных причин. Так, например, некоторые биографы утверждают, что он был неравнодушен к Орловой и злился из-за того, что она отдала предпочтение Александрову. Как бы то ни было, Владимир Нильсен хоть и ругал «Веселых ребят», но это не помешало ему в дальнейшем работать с Александровым над «Цирком» и «Волгой-Волгой». И благодаря его таланту Орлова с каждым фильмом выглядела все моложе и красивее. Увы, в 1937 году он был арестован и расстрелян, а его имя на двадцать лет было убрано из титров всех снятых им фильмов…

Хотя, что уж там, время было такое. Кажется, ни одна история съемок какого-либо известного фильма тех лет не обошлась без подобного эпизода. Из тех, кто начинал работать над «Веселыми ребятами», тоже не все добрались до завершения картины. В ночь на 12 октября арестовали авторов сценария Николая Эрдмана и Владимира Масса.

О причинах всего этого стало известно позже. В конце сентября в Кремле устроили прием по какому-то поводу. Гуляли, как обычно, в Грановитой палате, небольшой и уютной, – месте увеселения царей со времен Ивана Грозного. Георгиевский зал, строгий, огромный и холодный, тогда, как правило, пустовал.

На прием пригласили популярнейшего народного артиста, прослужившего во МХАТе больше тридцати лет, – Василия Ивановича Качалова, человека, в доме которого Эрдман часто бывал, не одну чарочку хмельную полнее наливал, читал ему свои стихи и басни, две из последних после долгих уговоров подарил ему «на память».

В Кремле на «мероприятиях» Качалов бывал не раз, знал, что там будут обильная закуска и выпивка, а потом ему обязательно предложат прочесть что-нибудь художественное Сталин или его приближенные.

К спиртному выдающийся мастер художественного чтения испытывал страсть, но сверх своей нормы никогда не перебирал. Что случилось на этот раз, понять трудно. Видимо, артист потерял контроль над собой и, хотя был посвящен в историю запрещения эрдмановского «Самоубийцы» по указке лучшего друга советского театра, когда его попросили продекламировать нечто из его обширного репертуара, решился на неопубликованного Эрдмана.

– Я прочту вам две забавные современные басни! – объявил он.

Результат известен.

Что же озвучил захмелевший Василий Иванович?

В Российском государственном архиве литературы и искусства удалось обнаружить эти произведения. Об исполнении их в Кремле писали многие, но, очевидно, до сих пор мало кто видел их в глаза.

Обе басни без заголовков. Первая написана 28 декабря 1930 года. Эрдман посвятил ее «Гарину в день огорчения». Вероятно, имеется в виду день, когда «Самоубийцу» запретили ставить Мейерхольду.

Один поэт, свой путь осмыслить силясь,

Хоть он и не был Пушкину сродни,

Спросил: «Куда вы удалились,

Весны моей златые дни?»

Златые дни ответствовали так:

«Мы не могли не удалиться,

Раз здесь у вас такой бардак

И вообще черт знает что творится!»

Мораль:

Златые дни в отсталости своей

Не понимают наших дней.

Вторая басня написана, скорее всего, позднее, может быть, года два спустя. Написана в соавторстве с Владимиром Массом, арестованным в тот же день, что и Эрдман.

Мы обновляем быт

И все его детали.

Рояль был весь раскрыт,

И струны в нем дрожали.

«Зачем дрожите вы?» —

спросили у страдальцев

Игравшие сонату десять пальцев.

«Нам нестерпим такой режим.

Вы бьете нас – и мы дрожим!»

Но им ответствовали руки,

Ударивши по клавишам опять:

«Когда вас бьют, вы издаете звуки.

Коль вас не бить, вы будете молчать».

Конец сей басни ясен: