Красная королева - Хуан Гомес-Хурадо

В Конном центре горит свет.

Посмотри туда, идиотка,

слышит она голос в своей голове, и это голос ее матери, хотя такого быть не может, потому что ее мать умерла одиннадцать месяцев назад.

Карла бежит, оставляет позади себя машину и вдруг видит впереди светящийся жезл, как раз на пути к Конному центру. Непонятно, как он смог оказаться здесь так быстро. Она вновь меняет направление, бросается с обочины дороги к деревьям, тут же чувствует, как ветки кустарника больно хлещут ее по икрам, и жалеет – не в последний раз, – что надела сегодня платье, а не джинсы.

Слишком поздно. Ткань цепляется за ветку, и Карла летит вперед, взмахивая руками. Падение останавливает ствол дерева, на который она налетает лицом. Слышится хруст. Она не может сдержаться и испускает стон.

Из носа идет кровь. Хлещет.

Я его сломала. Боже, как больно.

Она стискивает зубы.

Иди дальше.

За спиной раздаются шаги мужчины – тяжелые, неумолимые; он заходит в лес. Но теперь у Карлы есть преимущество: расстояние в несколько метров и темнота, благословенная темнота. Она прячется за деревом – каменным дубом, – чувствует спиной его морщинистую плотную кору. Руки перепачканы в смоле, в ноздри льется пряный древесный запах. Она пытается сообразить, что делать дальше.

Я позвоню в полицию.

Но телефон остался в машине, под сиденьем

Я возьму палку и неожиданно на него нападу, застану его врасплох.

Он гораздо выше тебя

Тогда я добегу до прицепа, сяду верхом на Мэгги, пришпорю ее и поскачу быстрее ветра.

Он отрежет тебе дорогу раньше.

И к тому же тебе нужно будет время,

чтобы открыть задвижку

и помочь Мэгги выйти. И даже если

тебе удастся забраться на нее без седла

с первого раза, не соскользнув,

даже если тебе удастся

удержать равновесие, он может

сесть за руль «порше» и догнать тебя

гораздо раньше, чем ты отыщешь в темноте

главную дорогу.

Голос, похожий на голос ее матери, не оставил ей выбора.

Ты должна идти к Конному центру

и просить помощи.

– Иди сюда, – повторяет мужчина. – Иди сюда.

Все ближе и ближе.

Луч фонарика, словно хищное щупальце, рыскает среди деревьев.

Карла наклоняется и вслепую ощупывает землю. Почва. Сухие ветви, раздирающие ей пальцы. Нечто густое, что она предпочитает оставить неопознанным. Шишка – нет, не годится. Наконец ее рука сжимает маленький пористый камень.

Человек с ножом уже совсем рядом с ней. Она даже слышит его хриплое прерывистое дыхание.

Карла бросает камень в противоположном направлении, как можно дальше. Получается не очень. Стук раздается на ничтожно малом расстоянии.

Это единственное преимущество, что у тебя есть, используй его.

Человек с ножом поворачивается, и луч фонарика теперь жадно исследует пространство ближе к прицепу. Карла решает снять туфли, она знает, что будет больно, очень больно, но так ей легче будет идти бесшумно, а сейчас это единственный шанс спастись. Пригнувшись, она начинает двигаться в сторону Конного центра. Каждый шаг становится душевной пыткой; ей кажется, что любое ее движение отдается эхом по всему лесу, так и зазывая преследователя: я здесь, лови меня!

К душевной муке присоединяется физическая боль, когда сосновые иголки, плотным ковром лежащие на земле, начинают впиваться в подошву и в нежную чувствительную кожу между пальцами. Парадоксальным образом всю – общую, накопившуюся боль вытерпеть оказывается легче, чем боль сиюсекундную, от каждого конкретного укола. И Карла позволяет адреналину взять над собой верх. Как порой случается в моменты сильнейшего стресса, ее сознание наполняется абсурдной ясностью и Карла мысленно переписывает фразу, выученную в университете.

Один укол – трагедия, тысяча уколов – статистика.

Через двадцать метров деревья заканчиваются, а там уже рядом стены Конного центра, совсем рукой подать, за склоном, заросшим сухими кустарниками и заваленным остатками строительных материалов.

Там нет прохода. Нет дверей.

Тебе нужно будет обойти с другой стороны.

Но мне негде будет прятаться. Он меня увидит.

Рядом с ближайшим к ней углом стены лежит несколько металлических балок и мешков песка. Если она до них добежит, то сможет использовать их как прикрытие, прежде чем свернуть за угол.

Метров восемьдесят. Может, меньше. В университете ты пробегала их за двенадцать секунд. Победный спринт, руки согнуты под прямым углом, пальцы вытянуты, ветер в лицо.

Карла ощупывает свои босые стертые, израненные ноги. Выдергивает несколько иголок, не все, некоторые слишком глубоко ушли под кожу и сломались, ей нужен будет пинцет, чтобы их вытащить, а еще горячая ванна, антисептик и куча пластырей.

Когда я буду дома. Когда я буду дома. Я буду сегодня дома. Я смогу сегодня обнять сына.

Она чуть приподнимается и оглядывается: человека с ножом и след простыл. А вдруг она упустила его из вида? А вдруг он устал и пошел домой? А «вдруг не станешь друг».

Медленно, осторожно ступая, она выходит на дорогу и тут же каждой клеточкой своего тела понимает, что коварный настил из сосновых иголок – это просто рай по сравнению с этой каменистой почвой, от которой подворачиваются лодыжки, а в мозг врываются сигналы резкой боли, едва ее кожа соприкасается с пористыми острыми камнями. Каждый шаг – это три этапа боли. Первый этап – предчувствие боли, когда она только заносит ногу. На втором этапе она чувствует боль от уже имеющихся ран, когда ее нога лишь слегка касается поверхности земли. И, наконец, третий. Настоящая, реальная боль, когда она опирается на ногу всем своим весом и когда ей приходится изо всех сил стискивать зубы, чтобы не закричать.

Еще пятьдесят метров.

Двадцать метров.

У меня получится.

И в этот момент до сих пор неподвижный, направленный на стену свет от фар «порше» начинает двигаться. Карла ускоряет шаги, черпая последние силы из глубины своего непоколебимого, почти физического желания быть сегодня снова дома рядом с сыном.

Машина трогается с места, и фары освещают Карлу в тот момент, когда она добирается до мешков с песком. Она прячется за ними, приседая на корточки.