Краденое счастье - Елена Колядина

Минут через двадцать автобус въехал во двор, окруженный люмпен-пятиэтажками.

– Выгружайся, – скомандовал Любе все тот же подозрительного вида парень, похожий на немытый чернослив.

Глухонемые и хромые привычно затащили колясочников на третий этаж. Девушки и женщины вошли в квартиру возле лестницы, а мужчины – в соседнюю, угловую. В квартире пахло бытовым преступлением: казалось, несколько собутыльников пьянствовали здесь не один день, и встреча эта окончилась насильственной смертью одного из них. Вонь стояла такая, что даже утка заворочалась в пакете.

Люба была огорошена не меньше утки, но решила не привередничать: все-таки это бесплатное жилье, хорошо, хоть такое неместным инвалидам предоставляют.

«А вы что хотели? – не очень уверенно спросила она коляску и утку. – Номер на двоих?»

«Ну уж такого номера я тоже не ожидала», – осторожно продвигаясь по коридору, скривилась коляска.

Собственно, и продвигаться особо было некуда: в четырех комнатках впритык стояли разномастные железные кровати, заваленные тряпьем. Квартирантки сразу разошлись по своим углам, лишь возле уборной тихо переговаривались две девочки-подростка со скрюченными руками и серыми костлявыми коленками, торчащими как жерди из забора.

Люба остановилась возле двустворчатой дверцы в стенную кладовку, напротив которой располагалась кухня. На кухне она увидела цыганку в цветастой юбке, которая стояла около стола с крышкой эмалированного бака в руках.

– Опять вермишель кончается! – громко возмутилась она, заглядывая внутрь. – Куда в вас лезет?!

Затем цыганка извлекла из клетчатой сумки несколько кирпичей черного хлеба и пачку заварки. Неожиданно она подняла глаза на Любу.

– Чего уставилась? – беззлобно спросила она. – Сильно умная, да? – произнесла она после короткого молчания.

– А при чем здесь это? – ответила Люба.

Хромоногие девочки возле уборной замерли, боясь поглядеть на Любу и цыганку. В комнатах прекратилась возня.

– Деньги давай, – приказала цыганка.

– Какие деньги? – спросила Люба. – За ночлег?

– Ты что, сучка, против мамы Русины рот открываешь?

– Не надо меня пугать, – сказала Люба. – Не знаю, кому вы здесь мама, а кому бабушка но только не мне. Говорите, сколько я должна за ночлег, я все отдам.

– Все и давай. – Цыганка схватила Любу за карман на куртке, потом вырвала рюкзак. – Сколько сегодня заработала?

– Да какое ваше дело? – Люба смотрела Русине прямо в лицо.

Цыганка бросила рюкзак Любе на колени:

– Или сейчас сама все отдашь, или я тебя в соседнюю квартиру, к мужикам отвезу, пусть они поищут, куда ты мои деньги засунула!

Коляска испуганно задрожала.

«Любушка, отдай ей деньги подобру-поздорову».

Люба опустила голову и принялась дрожащими руками развязывать рюкзак. Она судорожно шарила по нутру рюкзака, но маленькой клеенчатой косметички, куда она положила деньги, не было. Сунула руку в оба кармашка на куртке – пусто, если не считать мобильника и носового платочка.

«Куда они делись?» – тревожно подумала Люба.

«Украли!» – заохала коляска.

– Я, кажется, потеряла все деньги, – посмотрела в лицо Русине Люба. – Я завтра заработаю и все вам отдам, что должна за ночлег.

Оглядев еще раз Любу, цыганка развернулась и крикнула:

– Деньги маме Русине готовим! Кто спрячет – убью.

И, кивнув в сторону Любы, беззлобно приказала:

– Эту сегодня не кормить!

Люба въехала в ближайшую комнату и подкатила коляску к незанятой койке. Затем переложила ноги на кровать и откинулась на спинку коляски.

Девушки с соседних кроватей потянулись на кухню и вернулись с одноразовыми мисками, наполненными вермишелью.

– Жрать охота, – пожаловалась одна из соседок.

– Девочки, у меня лаваш есть, – предложила Люба и полезла в рюкзак. – Даже два! И помидор. Глядите, какой здоровый!

– Как у мамы Русины кулак, – хмыкнула одна из девчонок и взяла с серого подоконни ка нож. – Сейчас помидорину на четверых поделим.

Они съели лаваш с помидором и улеглись на кровати.

Люба прикрыла глаза.

Еще вчера она спала в своей комнате, в двух шагах от родителей и все вокруг, даже бессвязные крики соседа дяди Бори, отмечавшего аванс, получку или шабашку, было привычным и бестревожным.

Девушка вновь широко распахнула глаза. Перед ней был желтый, как прогорклый жир, потолок.

«Что я здесь делаю? Как я здесь оказалась? Мамочка, папочка, миленькие, простите меня!» «Ты чего это, Любушка? – встревожилась коляска. – Плачешь, что ли?»

«Ага, – всхлипнула Люба. – Хорошо, родители всего этого не видят. Покорила Москву!»

«Не плачь, голубушка моя, я с тобой», – всхлипнула коляска.

«И мы, – подтвердила утка. – И мы с тобой».

«Кто это – мы?» – уже улыбаясь сквозь слезы, спросила Люба.

«Я и косметичка с деньгами», – нарочито равнодушным тоном сообщила утка и замолчала, ожидая эффекта от сказанного.

«Деньги у тебя?» – ликующе прошептали Люба и коляска.

«Ну! – бросила утка. – Только – тсс! Первый раз в жизни такие деньжищи держу. Однажды, правда, когда Любушке четыре годика было, две копейки я держала. Любушка их проглотила нечаянно».

Люба и коляска принялись хохотать.

«Неправда, я такого не помню», – отпиралась Люба.

Они долго сдавленно смеялись. Внезапно Лю ба села на кровати и сказала, обращаясь к соседкам:

– Девчонки, хотите, я вам спою?

– Давай! – согласились те. – Про любовь! Люба тихонько запела:

Тонет или горит земля —

Слепи комок и пепел развей.

Можешь верить чему угодно,

Но не верь улыбкам королей…

В комнату заглянули девочки-подростки, прошли и сели на кровати. Притащилась на костылях женщина, которую Люба в автобусе сочла за бездомную бродяжку. Приехала коляска девушки с ДЦП.

Люба выводила рулады, как соловей, познавший горечь измены.

Вскоре в комнату пробрались даже две глухонемые постоялицы. Тесно усевшись на Любиной кровати, они внимательно смотрели Любе в лицо и время от времени мычали что-то, обращаясь друг к другу.

Наконец Люба замолчала. В окне ее слушала черная ночь. Гости прервали тишину оживленным гомоном.

– Пойду воды попью, – сказала Люба, пересела на коляску и выехала в кухню.

Русина сидела за столом, возле раскрытой створки окна, смотрела на черную листву тополя, на которой играли отблески золотистого света, падавшего из окон, курила и плакала с неподвижным лицом.