Шуры-муры на Калининском - Екатерина Рождественская

В общем, в результате естественного и искусственного отбора набралось от силы на три торжественных выхода в люди — два Павочкиных наряда и одно Аллусино праздничное платье из благородного стального люрекса. Пару лет назад его привезли из Нью-Йорка, и Алена уже успела вывести его в свет на один из «Голубых огоньков». Ну и еще нашлась одна красавица блузка, импортная, полосатая, к которой не подошло ни одной достойной юбки. Потом еще у Милки одолжили модные кошачьи очки, а у жены профессора, соседки, вечно молодящейся Светочки, крупную брошь из японского жемчуга. Как она такую дорогую красоту дала — до сих пор непонятно. Видимо, была тайно влюблена в Роберта. Так решила Лидка, но дочери об этой своей догадке не сказала. У Роберта, кстати, в гардеробе тоже не было никаких новостей.

Вот тогда кто-то из подруг и порекомендовал обратиться к спекулянтке.

Позвонили. Пришла почти сразу, словно ждала во дворе. Лидка долго вспоминала этот визит.

Когда Лида открыла дверь, она увидела высокую и довольно молодую, лет под сорок, даму, с челкой по самые зрачки, с несгибаемой, как линейка, спиной и лицом Натальи Фатеевой для бедных, с которой что-то общее вроде есть, но мало — разве что женщина и брюнетка. Одета она была стильно — оливковый плащ-макинтош нараспашку, из-под которого выглядывали широченные серые клеши и кроваво-красный батник с длинными, чуть ли не до груди, концами воротника. Ну и мышиный, в цвет клешей, лихо завязанный шейный платок.

Дама, улыбнувшись, поздоровалась, и вдруг из-за ее головы медленно появилась вторая, точно такая же голова, с такой же точно выверенной челкой и усталым якобы фатеевским лицом. Лидка ошарашенно заморгала, пытаясь сморгнуть привиденное, но нет, стало только хуже — вторая голова еще больше оторвалась от первой, показав шею, замотанную в серый мышиный платок с точно таким же узлом, плечи в макинтоше, пока все это наконец не отпочковалось от первой и не встало рядом.

Лидка ахнула и всплеснула руками, решив, что всё, приехали, это симптом какой-то страшной мозговой болезни или психрасстройства. Первая дама шагнула в сторону, чтобы во всей красе показать своего двойника.

— Каролина, — представилась первая.

— Катарина, — тем же голосом сказала вторая.

— Мы близнецы, — произнесли они хором.

Лида шумно выдохнула, но улыбнулась не сразу, понадобилось время, чтобы прийти в себя.

Дамы притащили две сумки, в которых нашлось все и даже больше, основная масса вещей, конечно, была ношеная, но самое заметное выходное платье из яркого бирюзово-шоколадного крепдешина оказалось совершенно новым и даже с изящной иностранной бирочкой, прикрепленной маленькой изящной английской булавкой. Везли кому-то на заказ, но размер оказался велик, объяснили, так что платье так и зависло.

В общем, благодаря этим прекрасным всемогущим девам в завидных клешах и особенно Павочке Алена первое время в Каннах была на высоте — что ни прием, то она в шикарном наряде — и лодочки, и шарфики, и сумочки, и броши — все в pendant!

В первый же день фестиваля, когда Алла с Робертом только, можно сказать, вошли и разложили вещи, в дверь гостиничного номера кто-то постучал. Вошла хорошо одетая простолицая женщина с тяжелым пучком волос на затылке. Она по-хозяйски огляделась, слегка улыбнулась и сразу объяснила причину, по которой пришла, сказала просто и ясно: здравствуйте, мол, я Надя Леже, вдова художника Фернана Леже, и я хотела бы, если вы, конечно, не возражаете, проверить ваш гардероб, потому что советские актрисы, ну и вообще члены советской делегации очень часто приезжают к фестивалю совершенно неподготовленными и я считаю своим долгом помочь им.

Алена с Робертом не просто очень удивились — это было бы мягко сказано, а на мгновение от неожиданности окаменели, хотя их еще в Москве предупреждали о возможном ее появлении. Роберт пришел в себя первым, взглянул на застывшую жену, нежно поцеловал ее в висок и сказал: «Пожалуйста, проходите». Алена, все еще замедленно, открыла шкаф, где только что аккуратно развесила все свои и Роберта вещи, разделив внутреннее пространство на две половины — мужскую и женскую.

— Надя — зовите меня именно Надя! Я никакая не Надежда! — весело сказала гостья, принялась оценивающе рассматривать каждый наряд и на удивление осталась вполне довольна. — Аксессуаров маловато, — сказала она.

— Аксессуаров? — Алена вскинула бровь.

— Ну, необходимых деталей к платью — поясков, сумочек, украшений, — пояснила Надя. — У нас это раньше цацками называли? Или побрякушками? Смешные забытые слова. Теперь «аксессуары».

— Есть, сейчас покажу, — Алена выложила на кровать Павочкин палантин, пояски, сумочки и Лидины газовые шарфики в избытке.

— Должна отметить, что вы прекрасно подготовлены, дорогая моя, — одобрительно улыбнулась Надя. — Со знанием дела, словно кто-то специально подбирал вам гардероб. Но тем не менее разрешите мне кое-что вам передать. — Надя открыла свою изящную сумочку — Алена не могла разобрать, что именно на ней было написано золотом, — и вынула два конверта. — Это вам от меня скромный взнос.

Роберт попытался было отказаться, но Надя была непреклонна. «Нет, я делаю что могу и знаю размер ваших суточных. Во всяком случае, деньги, которые вам выдали на целых двенадцать дней командировки, намного меньше стоимости вашего номера в сутки в этом прекрасном отеле».

В конвертах лежало по пятьсот франков, где-то в пересчете по сто долларов. Огромные по тем временам деньги. Зачем она это делала? Видимо, как могла, так и поддерживала престиж своей бывшей родины.

И пошла фестивальная жизнь — просмотры, десятки фильмов в день, с утра до ночи, конкурсные, внеконкурсные, интервью, коктейли, приемы. Роберт с Аленой тоже решили устроить у себя в номере прием в стиле «а-ля рюс» — а номера, надо сказать, были действительно шикарные, министерство кинематографии не поскупилось для членов жюри, зная, что к ним могут приходить гости. Роберт всегда, когда отправлялся за границу, брал с собой на подарки вполне привычные русские сувениры — водку и черную икру. На этот раз они с Аленой решили их никому не раздаривать, хотя искушение было, а пригласить в номер всех членов жюри вместе с Надей Леже и хорошенько выпить.

Роберт захотел взять организацию попойки в свои руки — Алена не совсем понимала, как можно пригласить людей и не посадить всех чинно за стол, не напечь пирогов, не сварить картошки, не наготовить закусок, чтоб просвета на скатерти видно не было, а так, зазвать наскоком, ничего не готовя, приходите, мол, люди добрые, мы вот, русские, такие странные, такие внезапные, с причудами, приходите просто так. Хотя надо сказать, что Роберт на водку с икрой кое-что все-таки заказал в номер: несколько длинных горячих багетов, сливочное масло, лимон, воду и лед. На большее просто не хватало денег. И получился, как ни странно, совершенно особенный русский стол, все были в полном восторге. Сидели серьезные люди: Висконти, Жанна Моро, Моника Витти, Луи Маль… Как они набросились на водку и икру! Как они жрали, не ели — жрали, и с каким удовольствием! Как будто их до этого долго морили голодом — и вот наконец Крещенские накормили их и спасли от мучительной смерти. Как же было тогда все просто и весело, учитывая, что почти все говорили на разных языках, но понимали друг друга с полужеста. Надя Леже служила, конечно, важным связующим звеном между гостями и хозяевами, но общаться было легко и так. А еще стали обсуждать интервью-анкету Роберта, которое в тот день вышло в одной местной каннской газете. Оно называлось «Кто вы, Крещенский?». Надя Леже рассыпалась в комплиментах.