Убийство моей тетушки. Убить нелегко (сборник) - Ричард Халл

– Запомни раз и навсегда, я этого не потерплю. Мэри – очень хорошая, честная девушка и, кроме того что прекрасная горничная, она – дочь Хьюза из почтового отделения. Под моей крышей с ней никогда не случится ничего дурного.

– Ради всего святого, о чем это вы? – Я был удивлен абсолютно искренне.

Она взглянула мне прямо в глаза:

– О том, как ты подбиваешь к ней клинья. Сообщаю тебе, что твои знаки внимания абсолютно нежелательны, а если бы и были желанны, я их все равно не допущу.

Я откинулся на спинку стула так, что передние ножки оказались в воздухе – это всегда безумно раздражает тетю, – и, вытащив из зеленого лакированного портсигара сигарету, широко рассмеялся ей в лицо.

– Значит, знаки внимания? – нараспев переспросил я.

– Ты станешь отрицать, что последние десять дней из кожи вон лезешь, пытаясь пленить Мэри? Что сутками напролет воркуешь с ней, плетешь с ней всякие маленькие заговоры, делишься секретиками, назначаешь свидания? Да я сама видела, как ты проделываешь это под самым моим носом. И не раскачивай стул – ножки поломаешь!

Этому уже следовало положить конец. Мэри мне нравится, и жизнь в Бринмауре стала бы без нее еще скучней. На какой-то момент я забыл о том, что не покидало моих мыслей все последнее время, – что я не собираюсь здесь надолго оставаться.

– Боже мой, дорогая тетушка, вы, как всегда, делаете из мухи слона. Вероятно, мне следует вам все объяснить. Не хотите ли сигарету?

– Сам знаешь, Эдвард, я не курю твою ароматическую дрянь.

Она отошла к каминной полке и взяла пачку «Голд флэйк». Портсигарами тетя никогда не пользуется. И всегда заставляет меня краснеть, извлекая на людях из кармана скомканную желтую упаковку, да еще предлагая ее другим.

Я подождал, пока она подожжет спичку о подошву своей туфли – еще одна неэлегантная привычка.

– Валяй, объясняй, будь любезен.

– Все это чистое недоразумение. Возможно, вы помните, как несколько дней назад сочли уместным сократить количество выкладываемого для всеобщего пользования сахарного печенья до крайне малых, мизерных доз. Не сомневаюсь, что оно могло бы считаться вполне достаточным, если бы я пожелал подчиниться такому решению, однако у каждого человека есть собственная гордость, так что я подумал: проще всего договориться с Мэри, и она станет приносить мне еще немного выпечки. Вышел очень забавный миниатюрный водевиль, над которым мы оба от души посмеивались. Именно эти смешки и улыбки вы, очевидно, приняли за то, что теперь определили малоприятным термином «строить глазки» или что-то в этом роде. – Ну не догадается же тетка, зачем мне в действительности понадобилось ее печенье!

Старуха выпустила струю дыма прямо мне в лицо.

– Какое простодушие, Эдвард! Какая бесхитростность! Не сомневаюсь даже, что в этом есть доля правды, ведь ты бы не смог так быстро все выдумать. Естественно, мне все известно про печенье, но им ты только прикрывал свои подлинные гадкие цели. Приготовил предлог на случай, если начнут расспрашивать. Мне совершенно очевидно, что истинный мотив твоего поведения кроется в другом. На будущее: такое поведение должно прекратиться, не то… – Тут она пригвоздила меня к месту каменным взором и выдала фразу, которая, как известно, вводит меня в ступор: – Не то я приму меры. А пока прямо сейчас, чтобы лишить тебя даже такого вымученного предлога, велю кухарке вплоть до особого распоряжения прекратить печь печенье. То, что уже готово, я отвезу в лечебницу. А то, что в коробке… – С этими словами она пересекла комнату, кликнула своих мерзких голубей, разломала «хрустики» чуть ли не в крошки и выкинула через окно столовой во двор.

Там немедленно образовалась славная потасовка, поскольку в дело вмешались также Этель с Трателем и разогнали голубей, а маленький бедняжка Так-Так, видимо, учуяв запах любимого лакомства, но не понимая, что оно может стать последним в его жизни, поспешил к полю битвы так скоро, как только позволяли его коротенькие ножки, – и так же скоро, как и голуби, был отброшен в сторону пресловутыми невоспитанными фокстерьерами. Я подхватил его на руки и прошептал в шелковое ушко:

– Ничего, Так-Так, не волнуйся. У меня там, наверху, припрятано еще два печенья, и одно из них ты получишь прямо сегодня, еще до четырех часов, ну а завтра… Завтра, наверное, кухарка получит новые указания.

Подумать только, интрижка с Мэри! Даже если я флиртовал с ней – очень вскользь и слегка! – какое до этого дело тете? Это ее «викторианство» просто невыносимо. Нет, так дальше продолжаться не может. Сейчас же перережу тормозной трос, а днем – гордиев узел. Или его не перерезают, а разрубают? Неважно. Посеяв «печенные зерна», тетя ускорила бурю, которую пожнет. Раз у меня остается лишь два хрустика, придется либо действовать, пока Так-Так не забыл своей роли, либо ждать, пока старуха не отдаст кухарке новый приказ. Если раньше у меня и были сомнения, то теперь они исчезли. Сегодня и только сегодня, пока заветные два хрустика не зачерствели – мне бы не хотелось награждать Так-Така за добрую службу черствым печеньем. И еще – пока тетка не узнала, что у меня все же сохранились два драгоценных предмета кондитерского искусства, и не выбросила их. А это непременно случится, когда по ее поручению мою комнату в очередной раз перевернут вверх дном.

Это было ужасно, просто ужасно. Нужно срочно все описать – каждый миг, каждую деталь в том порядке, в каком они пронеслись передо мной.

Ланч прошел в мрачной обстановке. Оба его участника – по разным причинам – пребывали несколько не в духе. Естественно, самообладание мне серьезно изменяло. Учитывая то, что должно было свершиться в ближайшие часы, следовало изгнать из себя все человечное, что еще оставалось. Но даже в этот последний страшный миг я колебался. Нет, у меня, как и прежде, не было сомнений: тетка заслуживает то, что вскоре получит, но неужели нельзя как-то иначе, как-то обойтись без этого? Неужели нельзя все-таки уговорить ее отпустить меня и дать жить своей жизнью? В конце концов, я ведь никогда не просил ее об этом прямо… И вот я уже почти приготовился дать ей последний шанс. Во время всех этих размышлений взгляд мой был сфокусирован на тарелке с едой, я поднял голову с намерением предоставить старухе последний шанс как раз в ту секунду, когда из комнаты выходила Мэри. И – словно по закону подлости – встретился глазами с ней, а не с теткой. Естественно, глупая девица не могла не зардеться. Похоже, самообладание изменяло и ей. Тетины оскорбления и инсинуации, высказанные за завтраком, в свою очередь, вновь хлынули в мою память, и мое лицо тоже залилось краской. Тетя многозначительно посмотрела сначала на меня, а потом вслед удаляющейся горничной. Этот взгляд серьезно укрепил мою волю.

В самом деле, а не опасно ли давать ей шанс? Предположим, начнется расследование – так разумно ли мне превращать наш последний разговор в страстную мольбу о свободе, об избавлении от ее бесконечных придирок, придирок, придирок, на каковые я был обречен долгие годы? Разумеется, никто не узнает, о чем мы говорили между собой наедине, но, если начать обсуждать такую тему, ее не закроешь в минуту, а женщину, способную, как мы знаем, на публичные речи, подобные тем, что она вела в присутствии Уильямса, ничуть не стеснит, к примеру, возвращение в столовую Мэри с пудингом. Любая обрывочная, случайная фраза, да вдобавок вырванная из контекста, может достигнуть ушей девушки, а после всего произошедшего я более не уверен, что могу на нее положиться. Говорят, каждый, кто замышляет подобное тому, что замыслил я, часто совершает один неверный шаг. Я чувствовал, что воззвать теперь к чувствам родственницы станет как раз таким шагом. Нет. Надо быть твердым, неумолимым, беспощадным.