Молитвы о воле. Записки из сирийской тюрьмы - Катерина Шмидтке

считал себя здесь важной шишкой и полезным обществу человеком. Но у женщин на него было слишком много обид.

Когда маленькая Фати сказала ему, что у нее в моче кровь, он ей ответил, напыщенно ухмыляясь:

— Дорогая! Да у тебя просто камни в почках! Вот, держи аспирин!

Я просто оторопела от быстроты диагностики и методов лечения.

— Определенно мы в заднице! — сказала я Кристине по-русски, и она даже не стала меня отчитывать за бранное слово.

Этой ночью была перестановка. То есть людей уложили по-новому. Кристина вызвалась спать у туалета, потому что так хотя бы с одной стороны к ней никто не прикасался. Умм Латыф переложили ближе к батарее, между Иман и Нахед. Мне выделили место между Нахед и Ширин. Между Ширин и Кристиной втиснули Муниру, а Кристине в ноги кое-как положили Инас.

Ночью Инас съела халву Кристины. Утром обнаружилась пропажа, но никакого скандала не было. Инас даже не призналась, но, как я уже писала, в этом не было никакой нужды. Никто не видел, но каждый знал, что это она съела чужую халву. И проступок этот ей не простили. Ее переложили в ряд к проституткам. Но там не было возможности лежать. Теперь Инас спала сидя.

Она пятый месяц вынашивала ребенка, она просто была голодна. Мы с Кристиной просили не наказывать ее так, но нас никто не услышал. На нас даже никто не посмотрел, как будто нас и не было там вовсе. Да у нас половина камеры осуждены за воровство. Почему же они так поступили с беременной?

День седьмой

— Иккё, никкё, санке33! — повторял кто-то в моей голове, когда я занималась со своим монахом на скале в Бангладеш. Мы отрабатывали только эти техники. Видимо, больше я пока не усвоила. Или большего недостойна. После тренировки мы садились на край утеса так, чтобы ноги свисали вниз. Скала такая высокая, что увидеть дно ущелья невозможно. Я попыталась плюнуть, но монах дал мне подзатыльник. Я рассмеялась. Так мы и сидели, смотрели в сторону горизонта и слушали птиц.

Где-то далеко пытали человека. Его душераздирающий крик то и дело вторгался в мое сознание, забивая очередной гвоздь в сердце. А я отчаянно делала вид, что, кроме скалы и леса, вокруг ничего не существует.

***

Я нашла себя в камере поздним вечером, когда в дверь постучал охранник.

— Слышьте, животные! К вам сейчас новенькую приведут! — язвительно произнес он.

Все заохали. Нас уже было двадцать две, куда еще больше? Кристина протиснулась к двери, чтобы оценить ситуацию. Вернулась она бледная от ужаса.

— Ты знаешь, Катя, — растерянным голосом начала она. — Эта новенькая очень… очень… очень толстая…

В это же время вся камера начала охать и ахать.

— Что, правда такая огромная, как говорят? — с надеждой, что все не так страшно, спросила я.

— Да! В ее платье влезут я, ты, Ширин, Нахед и еще раз… — Тут она запнулась и долго смотрела то на меня, то на Нахед. — И еще раз ты!!! — закончила она.

Я не могла поверить, что судьба к нам так жестока.

Но когда дверь камеры открылась, я оторопела. Новенькая весила килограммов двести! На ней были розовое утепленное платье в пол и нелепый хиджаб. Когда она вошла, то тут же начала потеть и жаловаться. Не знаю даже, что раньше — жаловаться или потеть. Иман и Нахед посоветовали ей переодеться, но выяснилось, что ее задержали на улице и сменной одежды у нее нет. Под платьем же у нее была только футболка и бюстгальтер. И когда я пишу «только», имею в виду именно это.

Все как по команде замолчали, когда осознали ситуацию. Первой смеяться начала Патрон. За ней все остальные.

«В хиджабе, но без трусов! Такое бывает вообще???» — не могла поверить я.

Мне стало интересно, куда ехала наша новенькая, когда ее задержали, и чем она планировала заняться. Выяснилось, что она страдает депрессией34 и в день ареста возвращалась от психотерапевта.

Видимо, психотерапевты бывают разными. В общем-то, секс — тоже психотерапия.

Я сказала это вслух, девушки попадали от смеха, а женщины усмехнулись. Новенькая покраснела и сказала, что никакого секса не было. Понятно, что не было, но женщины ее еще немного подразнили.

Патрон помогла ей переодеться.

— Не, ну ты посмотри! — все причитала она. — Тапки есть, майка есть, лифчик есть! А трусов — нет!

Вся камера опять зашумела, а новенькой дали штаны. Нашлись у кого-то трикотажные шорты, которые на нее налезли.

Я спросила у Нахед, часто ли такое бывает в Сирии, что девушки носят хиджаб, а трусы — нет?

Нахед авторитетно заверила меня, что все женщины в Сирии, что носят хиджаб, носят и трусы. Все, кроме этой.

«Как странно, что это «исключение» оказалось у нас в камере», — подумала я и спросила:

— А те, которые не носят хиджаб?

Нахед оторвала себе немного хлеба и, жуя, ответила:

— Те, которые не носят хиджаб, обычно носят трусы, но есть такие бесстыдницы, что ой-ей-ей!

День восьмой

Новенькая, которую звали Наджва, весь день жаловалась. Она и правда была больна, страдала хронической депрессией, оттого и лишний вес. Ей, как и Ширин, нужнее доктор, нежели тюрьма. В день ареста она ехала в маршрутке, на блокпосту была проверка документов, но Наджва нахамила военным. В ответ получила кулаком в лицо. Еще ей разбили мобильник, после чего доставили прямиком сюда. Наверное, для определения личности.

— Я же ничего не сделала! Я ничего не сделала! — все повторяла она. — Меня же выпустят? Ну выпустят меня или нет?

Так женщина обращалась к каждой заключенной по очереди. Видимо, ей было важно увидеть сочувствие, но в нашей камере этого нет. Половина моих сокамерниц тоже ничего не сделала, но никто не жаловался. Все игнорировали женщину или грубили ей в ответ. Только Нахед и Кристина пытались ее утешить. Впрочем, Кристина к вечеру сдалась и тоже ее осадила.

Вечером нас навестил следователь. Он был в военной форме и имел довольно умный вид. Ему было около сорока лет. В камеру к нам мужчина не входил. Когда дверь открыли, его окатило вонью от женщин, которые не мылись с того самого момента, как попали в камеру.35 Он свысока на нас посмотрел, пытаясь скрыть свое омерзение, но это едва ли у него получилось. Какое-то время он просто стоял, пытаясь собраться с силами. Наконец он спросил, где Русиа? Когда же ему указали