Пройдя долиной смертной тени - blueberry marshmallow

ещё не передумала? У меня есть кое какие дела в городе, и мы могли бы… Зайти к тебе. Просто… Да Боже — узнать друг друга.

Он помешан на ней, но этого мало. Вдруг они совсем не подходят друг к другу, как люди?

И будто бы злости как не бывало. Хотя нервозность Филиппа пока не ушла.

Сербская улыбнулась и активно закивала.

— Да, пойдем.

Ей очень хотелось взять его за руку, но Мария вовремя осеклась, вспомнив о том, что они все ещё находятся слишком близко к его семинарии. Потому она просто повела его за собой через сад обратно к дороге, светясь гораздо солнечнее этого хмурого дня.

Ей не нужно было задавать ему уйму вопросов для того, чтобы знать, подходит он ей или нет. Она знала, что подстроится под Филиппа так, как ему будет нужно. Особенно прилежной, конечно, вряд ли станет, но очень постарается. Потому до номера девушка ведет его в молчании, но оно не кажется ей неловким. Ей достаточно просто того, что этот парень идет рядом.

Номер отеля, и правда, скудный — кровать, зеркало, столик, да и всё. Зато сама Мария уже успела здесь наследить — на столе лежали две пустые бутылки из-под пива, под столом — ещё одна. Чемодан открыт, часть вещей валяется на кровати, лифчик бесхозно висит на спинке стула.

— Сорян, я грязнуля, — смеется девушка, сгребая в охапку вещи с постели.

Откинув их кучей на пол рядом с чемоданом, она указывает Филиппу, чтобы тот сел, и продолжает щебетать:

— Тут есть чайник. Всратый, но вроде все ещё чайник. А у меня есть чай с личи и ещё какими-то фруктами. И это, — Мария указывает на конфеты на столе. Те самые, что любит парень. С мишками. — Я запомнила и купила вчера для тебя.

А себе она взяла кислый скиттлз.

Войдя и осмотревшись, парень спокойно сел в кресло, что стояло у окна. Его не смутил бардак или что-то ещё. Наоборот, он чувствовал себя даже спокойным сейчас.

— Ты запомнила? — улыбнулся он и, как мальчишка, глянул на девушку.

Сейчас его улыбка была едва ли не детской.

— Почему ты все таки приехала? — осторожно спросил Филипп, протягивая к Марии руку. — Признаюсь, я думал о тебе хуже. Наверное, не удивительно.

Сербская включила чайник и тут же отозвалась на ласковый жест Филиппа — подошла к нему, взяла за протянутую руку и уселась к нему на колени, подобрав ноги. Сжаться на нем, таком высоком, в клубочек было поразительно приятно.

— Да обо мне многие думают хуже, я привыкла, — усмехнулась Мария. — Когда я только поступила, все мои одногруппницы меня боялись, думая, что я сука и этакая фэм фаталь. Лишь спустя пару месяцев, они, пообщавшись со мной, выдохнули и сказали, что я милая.

Она посмотрела на Филиппа и тихо рассмеялась. Его лицо было так близко сейчас.

— Что, неплохая сталкерша из меня вышла? Я не могла не думать о тебе всю неделю. Срывалась на клиентах в кафе, так что отпуск у меня, можно сказать, вынужденный. Я постоянно вспоминала… Ну, — Сербская даже смутилась. — Тебя и то, как ты на меня смотрел. Ты — самый необычный из всех, кого я встречала.

Сидеть с Марией на коленях было приятно. Очень приятно. У Филиппа не так много в жизни было тактильных радостей, и присутствие Сербской ошеломило его. Никогда ещё Филипп не ощущал себя настолько нужным кому-то. И это подкупало. Но одновременно и рождало мысли о том, а что будет, когда потребность в нем кончится? Что тогда? И не готовый к этому молодой человек уже начинал страдать. Ещё ничего не было, а страдание уже было — этого ведь всегда достаточно.

— Необычный… — проговорил он. — Знаешь, очень хочется иногда быть самым обычным. Ничего хорошего в этой необычности нет — все это от лукавого. Все для того, чтобы погубить душу, смущать. Я сейчас не о тебе…

Филипп как-то шумно вздохнул и ласково погладил девушку по щеке.

— Может быть поэтому я так и рвусь в монастырь. Просто хочу быть там, где не нужно… Можно просто быть и доживать, понимаешь? Сердце уймется.

Он вспоминал древнюю притчу о послушнице, которую родитель забрал из монастыря. Она была отправлена туда ещё ребенком, смущаемся бесом, но обитель исцелила ее. Когда же девицу насильно выдали замуж, бес снова проснулся и погубил ее, сделав самой большой душегубицей. Вот и с ним точно так же — в обитель его гнало собственное нутро. Но теперь уже поздно. Он сопротивлялся, но знал, что теперь уже поздно. Они все ещё очень пожалеют о том, когда бес проснется.

Боже, пастырь мой, молю тебя — сдержи врага дланью своею. Не дай пасть мне, рабу твоему, и наставь меня на путь спасения. Господи Иисусе Христе, спаси помилуй мя. Спаси, Господи Вседержитель мой.

— Не забивай себе голову, — вдруг дернув головой, улыбнулся Филипп. — То все… Не весело и не интересно.

Мария слушала Панфилова, тут же прильнув к его руке, стоило ему коснуться ее. Даже глаза прикрыла. Ей нравилось слышать звук его голоса.

— Не правда, мне очень интересно, — возразила она. — А что до веселья — я бы хотела разделять с тобой и грусть, и боль. Но… Тебе не кажется, что эти губительные мысли и дальше сжирали бы тебя в монастыре, хотя при этом ты был бы лишен всего? Не хочу, чтобы это звучало эгоистично, я не ради себя тебя отговариваю.

Сербская тихо посмеялась.

— Хотя, может, и ради себя немного тоже. Знаешь, в нашу первую встречу ты спросил меня, почему я блудница, а потом ещё по боль в моей душе. Так вот — ты был прав. На все это меня толкает пустота огромных размеров. Вот здесь, — девушка коснулась своей груди. — Но я не хочу быть такой. Я хочу счастья и покоя. И ты первый, с кем я все это чувствую. Отец Сергий вчера сказал мне, что Бог для каждого из нас приготовил свой путь. Я, конечно, не сторонница веры в судьбу, но что, если?…

Мария пожала плечами.

— Думаешь, бес бы меня не оставил там?

Вполне здравое замечание. Сам Филипп не думал об этом. Он нередко думал только о том, что ему хотелось думать, а не о том, что могло бы быть в действительности. Огромная разница, между прочим.

— Это толкало меня искать покой в Боге, — задумчиво проговорил Панфилов, когда речь зашла о давних его словах. — Но сейчас мне кажется, что Господь от меня