Солнце над лесом (сборник) - Леонид Васильев

– Ты что, белены объелся? Не пьяные они, а уставшие от рабского труда. Вот этот обросший мужик, – тычет пальцем в картину, – в Нижегородском цирке был чемпионом по борьбе, а когда постарел, его вышвырнули на улицу – он пошел в бурлаки. Второй – с бородой и умными глазами – гениальный мыслитель, вроде нашего Карла Маркса. А вот этот бурлак с крупным носом – грек, какими судьбами его на Волгу занесло?.. скучает он, все смотрит в сторону родины. Я тебе так скажу, Васильков, если правильно рассуждать, то на картине изображен шедевр назревающего пролетариата. Это ведь бурлаки сложили революционную песню – «Дубинушку», с которой в семнадцатом году разогнали буржуев, совершили революцию, установили рабоче-крестьянскую власть. Теперь у нас есть право на работу и право на отдых – живем хорошо, цены на продукты не повышают, все дешево. У тебя есть телевизор? – спрашивает Антон.

– Есть, – с готовностью отвечает Толька. – И велосипед есть!

– Ну, и какой тебе еще роскоши не хватает?..

– Не надо мне ничего, – отмахивается Васильков. – Ты уж прости, Никитич! Ошибся я – то не пьяные бредут берегом, а уставшие и голодные.

Коммунист Беляев довольно улыбается: «Оказывается, Толька мужик понятливый, но нуждается в постановке на правильный путь».

… Незаметно пришло время припозднившегося бабьего лета. На смену червонному сентябрю заступал месяц октябрь, пока такой же теплый и светлый, с сохранившимися ароматами грибов да рубиновой клюквой на шелковистых мхах болот. В ситцах березнячков и золотоствольных соснячках весь день слышится какая-то нежно-грустная мелодия прощания с сытым летом. На ум приходят стихи:

А по ночам мелодия прощания с летом звучит в посвистах сильных крыльев и гоготании перелетных птиц, покидающих родной край до следующей весны. Ночью лес надевает черную маску – становится страшновато. Вот в самую полночь в урочище вдруг тоскливо и дико запоют свою разбойную песню серые разбойники – волки, или чем-то разгневанный хозяин тайги рванет тишину своей глоткой так, что вздрогнут лоси, а большеглазая сова повертит кошачьей головкой и громко захохочет.

Семья Васильевых: Мария Григорьевна, сын Василий, сын Леонид – будущий член Союза писателей России, дочь Александра, отец Михаил Васильевич.

Но приходит утро, тяжелым малиновым шаром поднимется солнце, светом драгоценных камней засверкает холодная роса, а у рабочих начинается привычный трудовой день. У школьников в эту пору и сельчан, не занятых работой от зари до зари, есть возможность набрать боровичков и розовощеких волнушек. Рабочие же могут себе позволить вылазку за ценными дарами и пополнить семейный бюджет только по выходным дням.

Мария Григорьевна и на работе думает о детях – их трое. Нынче ребятишки пошли в школу в старой униформе, деньжат не хватило. Конечно, на клюкве она бы заработала на все. Завинчивает ли она гайки или отвинчивает, а все одну думу думает: есть у нее на примете одно болотечко – ягоды крупные, спелые – рубиновой россыпью переливаются. Кое-кто тоже приглядел это местечко, а Мария на ягоднике желает быть первой, но ради этого работу не бросишь.

Антон Никитич на крыше крана путеукладчика: что-то случилось с лебедкой. Осмотревшись, сообщает:

– Опять авария – в Царенка мать! Михал Василич, бери кувалду, лом и поднимайся наверх.

И вот уже двое мужчин ходят по конструкциям, сокрушенно качая головами, а Мария поглядывает в сторону болота.

– Миш, скоро вы там? – спрашивает.

– Пожалуй, не скоро, вон еще и подшипник на лебедке рассыпался. Трос запутался в узел.

– Миш, может мне сходить на болото?

– Пить что ли захотела?

– По клюкву!..

– Какая клюква – тут не до клюквы! – но, подумав, махнул рукой. – Ладно, иди уж!

Мария Григорьевна торопливо поднимается в кабину путеукладчика, отыскивает старый мешок и бойко шагает на болото.

С детства приученная ко всякой работе, она сразу же принимается за дело. На кочках ягода открыта, словно рассыпана кем, можно брать пригоршнями. Женщина в азарте на коленях ползает от одной к другой. На одной из кочек навстречу протянутым рукам неожиданно с шипением подняла голову гадюка… Разрисованная в светло-коричневые тона, затаившись, она поджидает какую-нибудь жертву.

Мария в ужасе бросилась на другой край болота и, отдышавшись от страха, озираясь по сторонам, продолжила работу.

Вечером ее кликнул муж, но она голоса не подала. Михаил нашел ее на болоте.

– Что не отзываешься?.. поздно уже – поехали домой.

– Миша, да разве я оставлю такую ягоду. Ты дома скотину накорми, корову подои, ребятишек спать уложи, а я еще поберу до ночи, да утром.

– С ума что ли сходишь? Зверья полно!

– Ну и что, я ночь у костра проведу, а чуть свет еще пособираю. Ты мне спички оставь, да дров наруби кучку, чтоб в темноте не искать.

– До чего ж ты упрямая!..

– Миша, подумай, ведь тут деньги на болоте. Завтра кто-нибудь выберет, а ребятишкам надо новую одежонку справить. Унеси эти ягоды, что набрала, пересыпь в чего-нибудь, а мешок принеси.

Михаил послушно поднимает собранный урожай на плечо, восклицая: «Ого, тяжело, много набрала – ведра четыре будет».

… Несмотря на поздний час в окне кабинета начальника Тебелева горел свет. Иван Михайлович, собрав данные дневной заготовки древесины и отпустив бригадиров и мастеров по домам, подводил итоги прошедшего рабочего дня, рассматривал заявки по обеспечению ГСМ, чекорьями и запчастями для техники.

На пульте коммутатора появился вызов из Юркино. Дежурный диспетчер Кубарев поднял трубку и услышал знакомый с хрипотцой голос директора леспромхоза:

– Соедини меня с Тебелевым.

Диспетчер, подключив Лаптева с Тебелевым, стал подслушивать разговор. Сначала речь шла о суточной заготовке древесины и других делах, а в конце директор леспромхоза просил подготовить списки для награждения рабочих ценными подарками в честь выполнения планов производства. Директор также сообщал, что в качестве подарков будут: ковры, тульские самовары, гармони, патефоны, отрезы на костюмы и платья, но самыми ценными будут охотничьи ружья. Из семи стволов одно ружье будет двустволкой, оно, конечно, лучшему из лучших передовиков.

На коммутатор заглянул Толька Васильков. Кубарев дремал на кожаном диванчике.

– Скоро уж свет погасят, а ты шляешься! – встрепенулся он.