Общая тетрадь - Татьяна Москвина

Да и вообще, живя внутри социализма, люди многих его черт не могли оценить, воспринимая как должное.

Возьмем террор, массовые репрессии. Да, всё это было и было в диких русских масштабах. Но для организации массовых репрессий нужна была могучая государственная машина, напрочь лишенная всякой тени коррупции. Какие ж возможны репрессии, если любого госчиновника можно подкупить? К тому же советская государственная машина, кроме репрессий, могла и еще много что организовать – например, эффективные военные действия, эвакуацию или распределение продовольствия. Я вот представляю себе, как бы дела обстояли сейчас, если бы трагические испытания вдруг свалились на власть и народ сегодняшнего образца. Нынешний госаппарат особо не репрессивен и состоит из обыкновенных людей, не одержимых сверхценными идеями. Но эти люди ничего толком организовать не могут! Представляю себе, что бы началось, доверь им такую задачу, как массовая эвакуация промышленных предприятий на тысячи километров! О распределении продовольствия я вообще умолчу. Тут и представлять ничего не надо.

Как вообще относиться нынче отдельному частному лицу к государству и государственным людям? Когда государство брало на себя буквально все обязательства по прохождению частным лицом своего жизненного пути и взамен требовало всего человека, это было хоть как-то понятно. Но сегодня, когда ничего не гарантировано – ни работа, ни жилье, ни медицинская помощь, ни пенсия, ни образование, ни пользование культурой, – вправе ли государство требовать чего-то от частного лица?

Молодые люди, конечно, найдут свои ответы на эти вопросы. А вот многим из тех, кто значительную часть жизни прожил «при старом режиме», куда труднее. Сквозь нынешнее продажное рыло мнимой государственности кому-то грезится что-то волшебное, могучее. Хочется все-таки какого-то возобновления советского Иллюзиона, хотя бы для них лично. Хочется любить и быть любимыми. Благодарить за заботу государственных «красавцев и молодцов». Вообще как-то отделаться от несносной реальности и грезить в полном объеме о начальственных богах и героях, которые во имя народного счастья встают на вахту в восьмом часу…

Это не подлость, это искренность!

И может быть, плоды моих горестных заблуждений послужат кому-то счастливым уроком.

Понятие «духовный образ нации» принадлежит к числу оголтело романтических, в отличие, скажем, от «национального характера», поддающегося, говорят, даже и научному изучению.

Но всякое романтическое ведь имеет в себе хоть зернышко реализма.

«Духовный образ нации», по моим наблюдениям, есть целостный художественный образ, возникающий в результате совокупных усилий культуры.

Как правило, он отлично чувствуется и усваивается, объясняется же куда менее определенно. При достаточном знакомстве с какой-либо национальной культурой в ее историческом развитии всегда появится некий цельный образ при слове «Франция», или «Англия», или «Япония». Закрепить же этот образ – задача невероятно трудная и чреватая всякого рода ошибками, банальностями, произвольными обобщениями…

Потому будем довольствоваться быстрыми и, может статься, неожиданными взглядами, а к концу разговора, может, чуть-чуть и приблизимся к какому-то знанию о предмете – современной России.

После очередного просмотра «Андрея Рублева» поразилась словам, на которые раньше не обращала внимания. Эпизод «Нашествие». Татары врываются в город. Вот один из жителей поднял защитную дубину и тут же опустил, разглядев стоящего перед ним врага: «Братцы! Да вы же русские!» «Я тебе покажу, сволочь владимирская…» – отвечает тот.

Пожалуй, никогда не доводилось яснее понимать, что есть «период феодальной раздробленности».

«Местное сознание», при всей естественности и даже обаянии (люблю не отвлеченную химеру, а то, что знаю, – свой кусочек земли), может при соответствующих обстоятельствах обернуться дикой и преступной стороной. Этим самым – «Я тебе покажу, сволочь владимирская».

Не грозит ли оно нам?

Пожалуй, пока все-таки нет. Бродят-ходят, не дают покоя сопрягающие, скрепляющие идеи и чувствования. Скрепляет и переживание общей драмы, совместное стояние на краю.

На таком краю возникают образы, подобные тому, что появился в одном из стихотворений Юрия Кузнецова. В нем поэт живописует сильный, огромный дуб, чья внутренность давно сгнила.

Изнутри он обглодан и пуст,

Но корнями долину сжимает,

И трепещет от ужаса куст

И соседство свое проклинает.

Поэт мог и не предполагать возникающих у меня ассоциаций. Но мне они кажутся очевидными.

Величавый дуб. «Обглодан и пуст», а все-таки величав, все-таки дуб, а не какая-нибудь там карликовая березка. Могучий и исключительный – на фоне «долины ровныя». И куст не зря трепещет.

И на краю, в дремучей чаще горьких сомнений и рефлексий, ощущения все те же, мысли и слова – те же. В отчаянном болезненном стихе – равно как в тревожном песнопении. Величавая, могучая, исключительная, небывалая.

Тут остановимся.

Несомненно, в иерархии отечественных жанров патриотическая песня занимает высокое и почетное место, как ода в классицизме. Объяснение в любви к величавой, могучей, исключительной и небывалой Родине есть право и обязанность художника, высокая миссия искусства в целом и настоящая основа массовой культуры, понимаемой в ее действительном смысле.

Каково происхождение этого жанра?

В поисках ответа я взялась за чтение имеющихся в нашем распоряжении сборников русских народных песен.

Результат меня по меньшей мере изумил.

Мне не удалось найти особенно заметных следов патриотической песни. Народ не пел ни о своем величии, ни о своей исключительности.

«Ты прощай, прощай, Ростов, славный городочек, с частыми кабаками!»

Разливалися все болота, все луга,

Растворилися все трактиры-кабаки,

Порасстроился Питер-город и Москва,

Вот хорош Питер, Москва очень широка…

Уж ты батюшка мой, Ярославль-город!

Ты хорош, славно сам построен,

Лучше Киева, лучше Питера,

Лучше матушки каменной Москвы…

И так далее. Самым патриотическим в современном смысле слова является утверждение, что «Пареж славный городок», да есть получше «Парежа» – «все в нас каменная Москва».

Подобные хвалы родному городу и месту, трогательные и очень простодушные (поскольку слава города зависит, например, от наличия в нем хороших кабаков), – капля в море народной песни. Это море шумит-поет нам о другом – о жизненном цикле простого человека, о превратностях его судьбы, о его любви, радости, горе. О его доле, наконец.

Повторю: в народном самосознании не существует понятия о своем величии и своей исключительности. Тот, кто рожден с естественной мыслью – «за морем веселье, да чужое, а у нас и горе, да свое», – есть часть целого, целому никак не противопоставленная.