Кристаль - Поль-Франсуа Уссон

— Я сделала глупость, комиссар. Конечно, я предпочла бы, чтобы он об этом умолчал… Это получилось так спонтанно… Что теперь об этом подумают?.. Вы понимаете, о чем я?

— Понимаю.

Его глаза требовали более подробных объяснений.

— В самом деле, комиссар, после моего недолгого похода в сауну…

— С двух тридцати пяти до трех ночи. Ровно двадцать пять минут.

Анжела почувствовала, что краснеет.

— Я просто прошлась туда-обратно — только зря потеряла время. Сауна, очевидно, не работает по ночам. Так вот, после этого я вернулась к своему любовнику, и мы вместе провели остаток ночи. Вы знаете, что говорят о французских женщинах?..

— Моя жена была француженка…

Лицо комиссара стал еще более замкнутым. Словно какая-то маленькая неприметная дверца сама собой захлопнулась от сквозняка, вызванного одним-единственным, произнесенным на выдохе словом: глаголом в прошедшем времени. «Была».

— Sann!.. Как говорят у вас, вуаля!

Анжела не знала, как реагировать на этот неожиданный шутливый тон. Бьорн раскрыл перед собой ее паспорт и, делая громкие глотки, допил свой кофе.

Анжела не отрываясь смотрела, как ритмично движется кадык комиссара. Затем кадык замер. Послышался булькающий звук. Бьорн поднял паспорт на уровень глаз и всмотрелся в него с каким-то странным выражением лица.

— Анжела, я отлично знаю город, откуда ты родом.

Паспорт легко спланировал на стол. Бьорн сейчас напоминал медведя, который вдруг оказался перед мировыми запасами меда. Комиссар схватил Анжелу за руку и притянул к себе, вынудив ее встать. Затем сделал несколько шагов, таща ее за собой, и остановился у стены, сказав:

— Смотри.

Пытаясь изобразить на лице интерес, чтобы не разозлить своего нового знакомого, Анжела некоторое время смотрела на прикрепленную к стене фотографию.

Это был портрет, черно-белый, с нечеткими контурами. Улыбающаяся пара. В мужчине легко можно было узнать Бьорна, хотя с того момента, когда была сделана фотография, прошло, вероятно, лет двадцать. Он был таким же высоким, как сейчас, хотя не настолько грузным. На пожелтевшем снимке Бьорн выглядел таким же радостным, как жаворонок в весеннем небе. Одной рукой он обнимал молодую женщину, бережно, словно букет хрупких цветов, прижимая ее к себе.

Бьорн молчал. Анжела не пыталась привлечь к себе его внимание. Она прекрасно знала, что любая фотография, даже самая заурядная, хранит в себе некую истину.

Бьорн и его спутница, одетые в униформу, молодые и худощавые, стояли возле решетки, за которой виднелась церковь. Эта церковь была знакома Анжеле с детства. Да, именно там ее крестили. И вот перед оградой этой самой церкви стояла просто до неприличия счастливая пара. На фотографии не было надписи с указанием места и даты — она представляла собой обычный любительский снимок послевоенной поры. Ее отец делал такие снимки сотнями.

— Вот это новость, комиссар… — прошептала Анжела без всякой иронии.

«Папа, это твои шуточки? Ты мне подмигиваешь? Хочешь сказать, что ты здесь? Что ты все время со мной? Или это простое совпадение? Что делать с совпадениями?..»

Затем Бьорн слегка приоткрыл дверь, и на мгновение Анжела увидела длинный серый коридор.

— Йохансен!

Бьорн выкрикнул эту фамилию дважды, и после второго раза в коридоре показался его коллега. Йохансен был из тех заурядных людей, само упоминание фамилии которых вслух, да еще громко, кажется чем-то необычным.

Инспектор казался высоким и в то же время маленьким — такое впечатление создалось у Анжелы при первом взгляде на него. Вроде бы все с его фигурой было в порядке — нечто неправильное замечалось лишь в пропорциях. Ничего уродливого или нелепого, никаких конкретных недостатков. Хотя телосложение инспектора было, пожалуй, более хрупким, чем даже у Анжелы. Рядом с Бьорном он вообще выглядел, выражаясь математическим термином, исчезающе малой величиной. Лицо у него было по-детски розовым, белесые ресницы были редкими и короткими. Казалось, сама судьба избрала его на роль вечного доктора Ватсона. Светлые усы — без сомнения, объект постоянной бережной заботы — нависали над верхней губой, которую Йохансен часто прикусывал в минуты раздумья. На щеках заметна была россыпь веснушек, словно у девочки-подростка. Хрупкие руки свисали вдоль тела, чуть согнутые в локтях, словно он стеснялся их длины.

«Удивительно, как много сразу можно понять о человеке, если хоть ненадолго задержать взгляд на его физиономии», — подумала Анжела, между тем как оба полицейских о чем-то беседовали. Йохансену слабо удавалось скрывать свое изумление: казалось, он не уверен, в здравом ли уме его шеф, отдающий ему приказы.

Но, кажется, все уладилось. Бьорн, больше не обращая внимания на подозреваемую в убийстве Анжелу, распорядился отпустить ее — так же как и Жозетту, спавшую в соседнем кабинете. Вновь увидев крестную, девушка бросилась к ней и крепко обняла ее, не произнося ни слова, не радуясь и не плача. Бьорн велел дать им чистые пледы и снова вызвал глиссер.

— Не беспокойся, Анжела, — прокричал он с набережной ей вслед. — Я…

Продолжения она не услышала — глиссер быстро устремился в непроглядную темноту ее первого «дня» в этой стране вечного холода. Бьорн продолжал выкрикивать какие-то слова — судя по интонации, он хотел ее подбодрить. Затем его силуэт скрылся в облаке взметнувшегося снега и пропал из виду.

Анжела и Жозетта переглянулись и, не сговариваясь, рассмеялись почти беззвучным смехом, не слышным остальным за ревом мотора. Что на самом деле произошло? Ведь ничего? Какой-то мрачный фарс, вот и все. Нелепый, дурной сон…

«Что делать со своими снами?» — спрашивал себя Имир, неподвижно сидевший за рулем в кабине автобуса.

Впереди, на узкой тропинке, стояла девочка-подросток с охапкой цветов в руках.

Каждый раз он видел ее на фоне густого леса.

«За домом был сад, а за ним почти сразу начинался лес. Можно было пройти по лесу хоть две сотни километров и все равно не увидеть никого и ничего, кроме елей, иногда — лося или, если повезет, медведя, которого ветер с юга погнал на поиски приключений…»

Перед глазами ребенка, которым он снова становился во сне, не было ни дома, ни сада. Тропинка, ведущая в лес, как будто выходила из ниоткуда. Девочка вроде бы ждала его, но цветы предназначались не ему. Огромная охапка цветов, едва умещавшаяся в кольце ее белых рук, пестрела разноцветными красками: вверху — фиолетовые, розовые и белые гроздья люпинов; дикие маргаритки вперемешку с колосьями пшеницы, трепетавшими при малейшем дуновении ветра; огромная желтая кувшинка в самом центре букета; а внизу — целый сноп твердых зеленых стеблей.

За спиной девочки начинался лес.