Охота на разведенку. - Мария Зайцева

- Это чтоб не убежала, а то ты чего-то пугливая сегодня, Красная Шапочка, - он улыбнулся, глядя в испуганно расширенные глаза Марины, и продолжил свое коварное занятие, развлекаясь с ее грудью.

Изумленная его неожиданной сноровкой в связывании, Марина, тем не менее, скоро выбросила из головы все ужасные мысли насчет психического состояния своего любовника. Она, собственно, вообще все мысли из головы выбросила. Не до того стало.

О чем можно думать, когда тебя так трогают? Жадно и жестко, и в то же время со знанием дела, умело подводя к той черте, когда уже мозг полностью отключается, оставляя только самые примитивные инстинкты.

Олег, наигравшись с грудью и чуть не доведя Марину до разрядки уже этой простой лаской, внезапно прервался и резко перевернул ее на живот, мгновенно избавив от юбки.

Немного повозился, звякая ремнем пряжки и шелестя упаковкой презерватива. Марина все эти несколько томительных секунд лежала, не шевелясь, ощущая только, как сладко замирает в груди, как продирает дрожью низ живота в предвкушении.

“Как сучка, - внезапно мелькнуло в голове, - Господи, да я же обычная похотливая сучка!”

От этого стало почему-то стыдно, словно в грязи извалялась, и Марина, несмотря на жесткий протест уже готовящегося получить сладкое удовольствие тела, попыталась выползти из-под Олега.

И опять замерла, когда он внезапно лег на нее, прижав плотно к покрывалу горячим твердым телом:

- Куда это ты собралась опять? - голос его бил точно в низ живота своими хриплыми переливами, подчиняющим доминантным порыкиванием, - лежать, Красная Шапочка, Волк очень голодный…

А затем сильные пальцы легко подстроили ее в нужную позицию, и в следующую секунду буквально насквозь пронзила первая сладчайшая судорога удовольствия.

Как во сне, в невозможном горячем дурмане, ощутила Марина его зубы на своем плече, и застонала освобожденно, полностью придавленная жаждущим телом, изнывающая в мучительно нежных и крепких руках, практически плачущая от острейшего, ни с чем не сравнимого удовольствия подчинения самки.

И плевать, что дикость. И плевать, что животное.

Невозможно сопротивляться этим медленным, полновесным движениям, пронизывающим, кажется, все ее тело от напряженных ступней до макушки, ощущающей каждый сладкий, ритмичный выдох.

Невозможно не замурлыкать от удовольствия, когда зубы так остро, так томительно впиваются раз за разом в шею, оставляя следы, ставя свой знак, свое клеймо собственности.

Невозможно не стремиться навстречу его губам, его рукам, его телу, с радостью прогибаясь от каждого удара внутрь, от каждого движения. И это пытка, это сладкая, невозможная пытка, когда все в тебе готово, и надо быстрее, и надо разрядку, и в то же время не хочется, чтоб останавливался, чтоб заканчивалось это все.

И когда тебя переворачивают обратно на спину, виртуозно быстро, когда ошалело и жадно ловят твой мутный, плывущий взгляд, когда целуют в губы так, что воздух просто заканчивается, ведь ты забываешь, что можно дышать, да и как это можно, когда нет его, кислорода, когда вместо него в комнате концентрированный секс, и только им дышишь, только его запахом, тяжелым, мускусным, мужским, только его вздохами прямо в твои губы, только его кожей, которая уже обожгла все сто процентов твоего бедного тела, и этот ожог не залечить, да и не надо! Надо больше, надо сильнее, надо чаще, чаще, чаще…

Марина, захлебывась воздухом, внезапно поступившим в легкие, когда Олег, оторвавшись от ее губ, становится на колени, и, придерживая ее на весу, начинает двигаться совершенно зверски, грубо и жестоко, все-таки кричит, беспорядочно дергая спеленутыми руками и запрокидывая голову, кричит от невозможного, никогда не испытываемого ранее удовольствия, граничащего с болью, умирая от новизны ощущений, кричит до слез, до сорванного горла.

И затем замолкает, обнимая упавшего на нее мужчину, обхватывая совершенно по собственнически его крепкую шею, слушая хриплое дыхание, ощущая дополнительный посторгазменный кайф от его тяжести, влажности кожи, запаха пота. Его хочется облизывать с ног до головы, благодаря за невозможное удовольствие, его хочется прижать к себе крепко-крепко и застыть в таком положении надолго, может, и навсегда. Забыться в этом безвременьи, когда ничего нет, кроме благодарно ноющих мышц и совершенно пустой головы.

Олег зашевелился только минут через десять, словно тоже не хотел отрываться от Марины.

Улыбнулся, разглядывая умиротворенное, нежное лицо, лизнул такую привлекательную ямочку между ключицами.

- Ну что, Красная Шапочка, коньяк будешь?

Олег проснулся один, чему, в общем-то, совершенно не удивился. Нет, конечно, даже мысли не возникло, что Марина сбежала из-за плохо проведенной ночи, нет. Здесь он был в себе уверен. Женщина не может столько раз кончить и потом жаловаться, что все было не очень.

Но то, что она постарается умотать до его пробуждения, было ясно еще в самом начале, когда попыталась дать заднюю в коридоре.

Смешная. Неужели и в самом деле думала, что отпустит?

Олег, на всякий случай продрав глаза, чтоб добавить к осязательным ощущениям визуальные и убедиться, что таки да, постель пуста, и под кроватью тоже никого, перевернулся на спину, нашаривая сигареты, и прокручивая в голове прошлую ночь.

Хорошую такую ночь, длинную.

Давно у него подобного не было, пожалуй, еще со студенческих времен, когда энергии хватало весь день сидеть на лекциях, весь вечер гулять с друзьями и всю ночь драть очередную симпатичную девчонку. Оставляя на сон только час перед рассветом. А на следующий день все по-новой.

Марина своим испуганно-ждущим видом разбудила в нем самый настоящий охотничий инстинкт. Ее хотелось догнать и завалить. Что он, собственно, и сделал.

Олег неторопливо затянулся, позвонил насчет завтрака и прикрыл глаза, позволяя себе ненадолго уплыть в сладких воспоминаниях.

Ох и горячая женщина, искренняя, чистая какая-то. Именно в своих реакциях чистая. От этого острее удовольствие в сто раз.

Он вспомнил, как брал ее сзади, придерживая спинку кровати, чтоб не билась слишком громко о стену, и как его Красная Шапочка выгибалась, пытаясь удержаться на руках и все равно падая, утыкаясь в подушку, лихорадочно сминая пальцами простынь, и с криком кончая в очередной раз, даря ему нереальные ощущения от ритмичных сжатий внутри.

Как он рывком поднимал ее за локоть, перехватывал под грудь, вцеплялся зубами в плечо, дурея от запаха, вкуса, зверея, теряя последний контроль. И не важно уже было, от чего она кричит: от боли или удовольствия, потому что один фиг, не остановился бы.

Как переворачивался, сажая Марину сверху, потому что очень хотелось смотреть, как она извивается на нем, как широко открываются светлые, наивные, как у малолетки, глаза, как горят румянцем щеки, как она прерывисто дышит, убирает упавшие на лицо спутанные светлые волосы. Хотелось слушать ее стоны, ее шепот, умоляющий и жаркий, ловить губами тонкие пальцы, силой пригибать к себе, фиксируя в одном положении, не отводя взгляда от ее испуганно-возбужденных глаз, когда начинал двигаться сам, грубо и ритмично, оставляя на ее долю только судорожные всхлипы.