Не первое лирическое отступление от правил - Андрей Макаревич

По радио вовсю шло обсуждение нового события — ведущий беседовал с представителем всемирной торговой компании, ненатурально ахал, выказывая восхищение, и вообще было очень слышно, кто тут главный и кто кому платит. В подхохатываньях известного ведущего и барской снисходительности гостя было что-то неизъяснимо тошнотворное. Егора замутило. Он одним глотком допил кофе и вышел на улицу.

Ярко светило оранжевое солнце. Весь фасад дома напротив покрывало гигантское полотно — зачарованная блондинка прижимала к ушку размером с автомобиль предмет своего счастья, новый оранжевый суперсмартфон же пять, а чуть ниже горела надпись: «Твой восторг превратил его в чудо». Егор остановился и внимательно прочитал надпись еще раз. Ничего не изменилось. Он попробовал представить себе могучую группу копирайтеров высшего сословия, общими усилиями высекающими этот словесный шедевр — и не смог. Мир утекал между пальцев, смеялся над ним.

Прямо под плакатом у входа в магазин «Мир смартфонов» выстроилась огромная очередь. До мирового старта, до шага человечества в новое прекрасное оставалось еще минут сорок. За порядком в очереди следили работники магазина в оранжевых рубашках и работницы в оранжевых косыночках — впрочем, очередь, сознавая историческую значимость момента, вела себя неожиданно достойно. Откуда-то сверху — возможно, с неба — негромко лилась старая милая детская песенка: «Оранжевое небо, оранжевое море…» Вдоль очереди перемещались оранжевые чудовища — поролоновые смартфоны в человеческий рост. Еле торчащими из боков лапками они раздавали желающим оранжевые буклеты. Егор вспомнил, что с момента, когда он впервые увидел подобное существо на улице, его преследовал вопрос — кто там внутри? Бомж-неудачник или наоборот очень ничего себе девушка? И какое у них сейчас выражение лица? И чем они там дышат? И вообще — как им там? Он всмотрелся в надвигающегося на него монстра, и тут что-то небольно клюнуло его в затылок, и глаза его на мгновение закрылись, а когда открылись вновь — вокруг был мрак. Нет, не совсем мрак — совсем рядом с глазами, чуть левее, располагалась амбразура вроде танковой, заклеенная снаружи густой черной сеткой, и мир за ней был черно-бел и беззвучен. Беззвучно топталась очередь, с неба еле светило бледное неживое солнце. Егор попробовал пошевелиться и обнаружил некоторые признаки свободы только в ногах ниже колен и пальцах рук — все остальное было намертво схвачено темным, мягким и жарким. Он хотел закричать — и крик не вышел из него, увяз в густой черноте у самого лица. По виску, как муха, не спеша сползала капелька пота, и нечем было остановить ее. И тогда Егор осторожно вдохнул, выдохнул и медленно двинулся вдоль бесконечной очереди.

Боже, какое отвратительное слово «Чужой»! «Ч» и «Ж», почти не разделенные еле слышным «У», скрежещут друг о друга, как ржавые консервные банки. И где-то вдалеке — эхом горя и безысходности — «Ой…»

Чувство древнее, первобытное, однако — удивительно! — неискоренимое. Вот наше гордое племя. И наши отцы, и наши деды жили здесь. Но мы окружены чужими. Они охотятся в наших лесах, ловят нашу рыбу, портят наших жен! Да и морды у них раскрашены не по нашему! Только война! А эти самые чужие толкуют между собой примерно так — мы живем в этих краях сотни лет. А эти чужаки заняли самую лучшую поляну в самом лучшем лесу на самой рыбной реке, и баб у них в два раза больше, чем у нас, и нос до потолка, а сами даже морды себе разрисовать толком не умеют! Придется поучить… И что тут скажешь? Бросьте копья и идите вы направо, вы налево? Как же, послушают…

В детские годы (назовем их годами развития) все так или иначе проходят эту древнюю фазу. Мы — точно проходили. В нашем дворе на Волхонке мы все были свои. Независимо от возраста и умственного уровня. Вплоть до последнего чмо. Его нельзя было давать в обиду — чужим. Сами-то мы могли обижать его сколько угодно — надо же кого-то обижать? Но мы сами — это совсем другое дело. Это не считается. Очень сильное, стадное чувство. Сидели кружком, планировали, как пойдем бить чужих из соседнего двора. При этом краешком головы каждый понимал, что это скорее приятные фантазии — никуда мы не пойдем, в соседнем дворе и пацанов побольше, и постарше они, и поздоровее. Я в свои пять лет уже догадывался, что мы зацикливаемся не на лучшем решении вопроса, но молчал — очень не хотелось считаться трусом.

Внутри двора играли в войну. Надо было разделить своих на бойцов Красной армии и немцев — то есть на своих и чужих. Тянули жребий. Мой друг Вовка Деготь запросто мог зарыдать, если ему доставалось исполнять немца. Немцы в кино были все как один крючконосые, очень некрасивые и глупые. И конечно в конце игры их всех надо было победить. Вовку убеждали, что все это понарошку, и он шел, утирая сопли.

Тот же двор, Санькина бабушка тихонько внучку на ушко: «Ты с Борькой-то поосторожней — они явреи!»

В одна тысяча девятьсот шестьдесят девятом году «Машина времени» дала первый выездной концерт — в школе номер четыре. Концерт прошел на ура, мы шли, возбужденные и счастливые, через темный пустырь, таща на себе усилители и гитары. Мы вели себя очень неосторожно. Из темноты вкрадчиво поинтересовались, с какого мы района. Когда выяснилось, что мы не с их района, пацаны вдруг нарисовались вокруг нас, и я тут же огреб здоровенной доской по голове — да так, что временно лишился рассудка. Остальным тоже досталось. Интересно, что на наши гитары и прочую музыкальную утварь никто не покусился — важно было просто навалять чужим. В чистом виде.

В Нью-Йорке негры поселились в Гарлеме (были они в те годы еще самыми настоящими неграми, а никакими не афроамериканцами). Им построили дармовые муниципальные дома, но чуда не произошло — подарки, упавшие с неба, не ценятся. Черные ребята принялись гадить под себя и вокруг, бить стекла, размалевывать стены и вообще развлекаться по своему разумению. Случайно заехавший на территорию автомобиль разбирался за десять минут — независимо от того, отошел хозяин куда-то или оставался внутри. А совсем недалеко — прямо за Централ-парком — располагались чужие. Не, ну а как — во-первых, белые, во-вторых, живут хорошо. Кто же они еще? То, что хорошая жизнь требует приложения некоторых усилий, в голову не приходило. Пусть дураки работают.

Сейчас, конечно, многое изменилось. Теперь это просто небогатый и не очень чистый район Манхэттена. И сюда уже можно спокойно заехать без риска для собственной жизни — например, послушать воскресный спиричуэлс в церкви. Или зайти вечером в джазовый клуб. Что произошло — массовое сознание выросло или просто время все сглаживает и лечит?

Ничто меня не переубедит в том, что парадигма «наши — чужие» стойко существует либо в детском сознании (и то не во всяком), либо в сознании дегенератов. Ладно, без хамства — в сознании недоразвитом. В таком сознании, особенно если оно еще массовое, эта идея прочно пускает корни — только кинь горсточку семян, и уже неважно, кто там чужие — фашисты, жидобандеровцы, кавказцы, либералы — вождю видней. Мочи их! И мы тут все будем свои.