Апокалипсис Нонетот, или Первый среди сиквелов - Джаспер Ффорде

— Я способен на гораздо большее, чем трюк с киянкой, — возбужденно добавил Синяк. — Хотите, я подожгу себя и выпаду из окна? Я умею очень убедительно дрыгать лапками.

— Спасибо, не надо.

— Жалко, — тоскливо отозвался Синяк. — Я бы хотел расширить свои навыки, чтобы подменять персонажей в эпизодах с перемещением на ходу из автомобиля на вертолет или с утаскиванием за ногу лошадью, что бы это ни значило.

— Когда оставшиеся девять экземпляров книги исчезнут, — заметил второй сверчок, — мы наконец освободимся и сможем получить новое назначение. Я учусь на главного героя в «Паутине Шарлотты».[22]

— Вы не знаете, есть еще книги, где требуются сверчки-каскадеры? — с надеждой спросил Синяк. — Я отрабатывал очень опасный и вовсе не безрассудный прыжок через семнадцать мотоциклов на двухэтажном автобусе.

— А разве полагается не наоборот?

— Я тебе говорил, как-то оно странновато, — заметил второй сверчок, когда плечи Синяка поникли. — Но все это неважно, — добавил он, возвращаясь вниманием ко мне. — Вероятно, вы прибыли насчет… этой штуки?

— Так точно, сэр. Где она?

Сверчок указал тремя лапками на груду незаконченных игрушек в углу и, потеряв из-за этого равновесие, опрокинулся. Его дублер смеялся, пока тот грозно не зыркнул на него.

— Она появилась без предупреждения три дня назад — напрочь испортила мой выход.

— Я думала, вас не читают.

— Репетиции, милочка. Трагический дух необходимо регулярно освежать. А Синяку нравится отрабатывать его знаменитое «падение со стены после удара киянкой», а потом подергивание лапками и предсмертные судороги, которые у него так хорошо получаются.

Синяк промолчал, скромно изучая кончики усиков.

Я опасливо приблизилась к указанной сверчком части комнаты. Полускрытый за безголовой марионеткой и неошкуренной лошадкой-качалкой матовый металлический шар не превышал размером грейпфрут. Из верхней части торчали несколько антенн, а спереди — набор объективов. Я наклонилась ближе и осторожно принюхалась. Пахло ржавчиной, на слегка оплавленной поверхности виднелись крохотные вмятинки. Это не заблудившийся зонд из научной фантастики — для этого он был слишком хорошо описан. Брэдшоу не ошибся: эта штука была транслитеральная.

— Откуда она, по-вашему? — спросил сверчок. — К нам время от времени залетают обрывки других книг, когда случается словесный шторм, но ничего серьезного. Основа из «Сна в летнюю ночь» укрывался тут во время текстфуна тридцать второго года и подрезал кое-что у Фитилька, лишний глагол-другой, не более того. Это важная штука?

— Не особенно.

То была, разумеется, ложь, но я не хотела паники.

Куда уж важнее! Я бережно повернула зонд и прочла расположенную сзади гравированную металлическую табличку. На ней значился серийный номер и до боли знакомое мне название «Корпорация „Голиаф“». Ненавистный транснациональный концерн, много лет отравлявший мне жизнь. Я одновременно разозлилась и приободрилась. Разозлилась потому, что они разработали механизм для запуска зондов внутрь литературы, а приободрилась потому, что достичь им удалось немногого. Пока я пристально разглядывала металлический шар, из сумки у меня донеслось предупреждающее чириканье. Я быстро выудила маленький прибор и бросила его Четверг-5.

— Читатель? — удивилась она. — Здесь?

— Похоже на то. Сколько до него?

Она отщелкнула крышку прибора и тупо уставилась на мерцающую стрелку. В технике она тоже была не сильна.

— Мы в безопасности. Читатель в… э… в двух абзацах от нас.

— Точно?

Она снова посмотрела на приборчик. Это был ДСП, детектор сюжетного приближения, созданный для того, чтобы наши межкнижные инспекционные поездки оставались невидимыми для читателя По Ту Сторону. Одна из странностей Книгомирья заключается в том, что, когда персонажей не читают, они в основном расслабляются и болтают, репетируют, пьют кофе, смотрят крокет или играют в маджонг. Но как только на горизонте возникает чтение, они все бросаются по местам и выполняют свой долг. Благодаря долгому опыту они чувствуют приближение читателя, но мы этого не умеем — отсюда детектор сюжетного приближения. Для агента беллетриции угодить в момент прочтения весьма нежелательно, поскольку это, как правило, вызывает у читателя легкое замешательство. Меня однажды засекли, а однажды — это уже слишком часто.

— По-моему, точно, — откликнулась Четверг-5, снова сверяясь с прибором. — Нет, погодите… да.

— Положительное эхо означает, что читатель нас опережает, а отрицательное…

— Черт, — пробормотала она. — Они в двух абзацах от нас и приближаются… мэм, по-моему, нас сейчас прочтут.

— Быстро читают?

Она снова поглядела на стрелку. Если быстро — ребенок перечитывает любимую книжку или скучающий студент листает от нечего делать, — тогда мы в безопасности. Неторопливый читатель, ищущий в каждом слове скрытый смысл и тончайшие оттенки, тоже не страшен: выпрыгнули бы и подождали снаружи, пока не пройдет.

— Вроде бы сорок один и три.

Это превышало максимальную пропускную способность книги, рассчитанную примерно на шестнадцать слов в секунду. Нас посетил обладатель навыка скорочтения, пропускающий каждое пятое слово и скачущий по верхам повествования, как плоский камень по воде.

— Не увидят. Прижмись к стене, пока чтение проходит через нас.

— Вы уверены? — усомнилась Четверг-5, которой в процессе базовой подготовки накрепко вбили беллетрицейскую поговорку «Лучше мертвый, чем прочтенный».

— Тебе следует знать, как выглядит прочтение, если ты собираешься поступить в беллетрицию. Кроме того, — добавила я, — перестраховка — для неудачников.

Я проявляла излишнюю строгость. Мы легко могли выпрыгнуть из книги или перескочить на несколько страниц назад и идти по сюжету за чтением, но курсантам полезно раз-другой постоять на краю пропасти. Обоих сверчков перспектива первого прочтения привела в страшное возбуждение, и они попытались побежать во все стороны одновременно, но потом метнулись на свои места.

— Замри, — велела я, когда мы прижались к наименее подробно описанной части стены, и снова взглянула на ДСП.

Стрелка поднималась стремительно, отсчитывая слова до условного нуля, действительного времени и места — неповторимого момента постижения рассказа.

Чтение приближалось с отдаленным гулом и рокотом. Легкое потрескивание в воздухе, как от статического электричества, и нарастающее обострение чувств свидетельствовало о том, что читатель впитывает описательную силу книги, передаваемую отсюда в его воображение мощными вымыслопередатчиками Главного текстораспределительного управления, и переводит ее в собственную уникальную интерпретацию событий. Технология почти непостижимой сложности, которую мне еще предстояло уяснить до конца. Но красота процесса в целом заключалась в том, что читатель По Ту Сторону вообще о нем не подозревал — для большинства людей, включая меня, читать так же естественно, как дышать.