Туман войны - Алексей Колентьев

— Клавдий, принеси вина. Красного фиванского… — Голос предательски захрипел, на лицо наползла гримаса боли, но автарх быстро прогнал ощущение слабости прочь. — Кувшин возьми тот, который нам подносил аркадийский наместник.

Павлантий вновь стал разглядывать резной барельеф, идущий по краю столешницы, не задрапированному зеленой тканью: сцены какой-то забытой битвы, толпы людей с холодным оружием в руках и множество ныне вымерших животных. Как скоро забудут и нас, что оставит наша раса после себя и нужна ли будет потомкам красивая мебель, вот вопрос…

— Да, господин, — немедленно откликнулся комес. — Прикажете подать сыр и фрукты? Вы с самого утра ничего, кроме воды, не пили.

— Неси, а то действительно скоро свалюсь в обморок, и Асклепиевы служки потащат меня к себе в больницу. Нет, не дождутся, неси сыр, хлеб и той острой похлебки, которую так хвалит Эсфей.

— Сию секунду, господин.

Комес отключился, в его голосе слышалась неподдельная радость. Клавдий был из раздавленной Империей ромуланской колонии, всех жителей, которые остались в живых после штурма этого небольшого поселения, угнали в рабство. Взрослых, не годившихся для вживления аксона управления, продали на фабрики Асклепия как доноров органов. Клавдию и остальным детям повезло чуть больше: аксон прижился, и их перевезли на рынок второго по величине полиса империи Ра — Гевста. В этом рассаднике всевозможных пороков можно купить и продать все что угодно, и людская жизнь — не исключение.

Павлантий, тогда еще сорокалетний сагитар-капитан,[32]бывший в миссии посланника Конфедерации начальником охраны, сопровождал племянницу автарха Климента — Зоэ, приехавшую в Гевст от какого-то благотворительного фонда. Посол лично просил его, Павлантия, ветерана Критской войны, сопровождать капризную девушку на невольничий рынок. Председатель был тогда уверен, что находится на пике своей карьеры и большего уже желать невозможно, но этот поход на рынок все круто изменил. Через три года Павлантий взял в жены племянницу одного из десяти богатейших промышленников Элисия. А еще через три стал преемником вскоре отошедшего от дел Климента, дяди прекрасной и веселой Зоэ. Непросто было решиться связать себя брачными узами повторно, но юность и красота племянницы посла опьяняла, как и ее восторженная влюбленность в него, уже пожившего и не самого красивого мужчину в мире. Кажется, это все было только вчера…

Створки входных дверей разъехались в стороны, вошли трое прислужников и сам Клавдий с подносом, на котором стояли высокий кубок зеленого стекла и стилизованный под антику узкогорлый полуторалитровый кувшин с неброской наклейкой в виде золотой грозди винограда, перевитой причудливо вьющейся надписью на фонете:[33]«Око Диониса». Парнишка вырос, окончил школу ритора Савла, и Председатель, взяв его к себе на службу три года назад, ни разу об этом не пожалел. Клавдий вырос старательным, немного замкнутым юношей, но во всех своих начинаниях он никогда не забывал Павлантия, присылая четкие, по-военному лаконичные письма, в коих спрашивал совета или дозволения автарха на то или иное дело. Юноша считал Павлантия своим покровителем и демонстрировал все эти годы поразительную преданность и смекалку при ведении канцелярии автарха.

В такой демонстрации не было особой нужды — Павлантий только стоял рядом, пока Зоэ передавала аккредитив на покупку десяти ромуланских ребятишек распорядителю-гевстиянцу. В Конфедерации рабство считалось позорным пережитком прошлого, а работорговцев казнили без суда. Но в империи Ра — свои порядки, поэтому среди деловых феминистских организаций было принято в качестве жеста благотворительности собирать средства на выкуп из рабства и привозить несчастных людей в полисы Конфедерации. Некоторых, выправив им документы, отпускали по домам, если таковые находились, а детей-сирот оставляли на попечение храмовых домов призрения. Там их лечили, избавляли от позорного, вживляемого только преступникам урезанного аксона[34]и определяли в школы разных полисов Конфедерации.

Клавдию повезло, поскольку Зоэ, став женой Павлантия, приняла живейшее участие в судьбе смышленого сероглазого ромуланского мальчишки. Его отправили в Александрийский университет, оплатив все десять лет обучения из собственных средств. На недоуменные вопросы отца и мужа девушка отвечала просто: «Богам было угодно соединить наши судьбы посредством этого мальчика, так не буду же я их гневить. А деньги… Верность, с которой этот юноша будет служить Конфедерации, за золото уже не купишь». Жена оказалась права: Клавдия много раз пытались подкупить или переманить на сторону политических врагов Павлантия. Но ни скомпрометировать, ни сбить с толку юного комеса канцелярии Совета так никому и не удалось.

Павлантий жевал сыр, хлебал острую томатную похлебку почти машинально, едва ощущая вкус пищи. Ел он с годами все меньше, всего раз или два в сутки. Отдавая предпочтение простой пище, очень много пил минеральной воды, чей неисчерпаемый источник с давних пор бил в подземельях храма Асклепия на юге столицы. Вода расходилась по всему Элисию[35]и пользовалась популярностью благодаря различным целебным свойствам. Мелодичный сигнал прервал невеселое течение мыслей Павлантия. Он все чаще замечал за собой рассеянность — верный признак наступающей дряхлости. Временами Председатель уплывал мыслями далеко в прошлое, упуская контроль за настоящим. Вот и теперь вызов заставил его руку с бокалом дрогнуть. Поставив бокал на стол, автарх тронул иконку интеркома в глубине мерцавшего оттенками голубого голоэкрана.

— Господин Председатель, — голос Клавдия звучал официально и холодно, — прибыл его преподобие иерарх Стефаний.

— Проси. — Павлантий отодвинул миску с едва тронутой похлебкой и отпил изрядный глоток вина из кубка, устремив тяжелый взгляд на двери зала Совета.

Стефаний в миру звался просто Софроном, носил звание гипасп-капитана и вместе с Павлантием дрался за Крит. Его преподобие тогда был командиром малой фаланги гипаспистов[36]и здорово выручил батарею «скорпионов»[37]самого Председателя — их обошли и взяли в кольцо пельтасты[38]мятежного гиппарха Солона, из-за амбиций которого и начался критский конфликт. Солон возглавил мятежную курию, сбросив погрязшего в разврате критского автарха Аполония, и провозгласил себя тираном, то есть единоличным властителем колонии Крит. Захлебывающийся в соплях и винном угаре Аполоний вышел по открытому каналу в прямой эфир. Пьяный авантюрист раструбил о своем позоре по пятистам каналам глобальной новостной сети Гелиона. Брызгая слюной в дрожащий объектив бытового коммуникатора, низвергнутый автарх попросил помощи у Конфедерации.