Пятый representative - Елена Мищенко

Однажды вечером раздался телефонный звонок. В трубке прозвучал неожиданный знакомый голос. Это звонил Виктор Розенберг. Я его знал, как знали его большинство киевских архитекторов. Этот скромный, невысокий человек был очень талантливым архитектором, построившим много зданий в Киеве, в том числе кварталы жилых домов в стиле постмодерн на Подоле. Он сообщил мне по телефону, что он came for good in USA, то-есть приехал на постоянное место жительства в Филадельфию, что они вдвоем с мамой расположились в сьемной квартире. Я, естественно, пригласил их в гости, заехал за ними и привез к нам домой.

Виктор был полон надежд. Он показал мне фотографии своих объектов. Фотографии, как для того времени, были довольно приличными. При этом следует отметить, что у него был неплохой английский. Он надеялся найти работу на кафедре архитектуры в каком-нибудь из университетов. Я не стал его разочаровывать, а, наоборот, старался вселить в него надежду. После этого он отправился на поиски работы, и мы с ним общались, в основном, по телефону. Начались его многочисленные скитания по университетам и архитектурным фирмам, скитания, которые не принесли успехов. Мне было очень жаль его, но, к сожалению, я не мог ему ничем помочь. Кроме общих проблем, возникающих в жизни каждого эмигранта, у него было два минуса, которые намного осложняли его положение. Во-первых, он был безлошадным (он не водил машину), что в Америке очень затрудняет жизнь. Во-вторых, состав его семьи был мало приспособлен к эмиграции. У него не было никакой поддержки. Когда окончились его вьездные льготы, они вдвоем оказались на пособии, которое получала его мама. В общем, продержался он меньше года. После этого он мне позвонил, сказал, что беседовал с Киевом, что ему обещали поддержку, что он отбывает на Украину и хотел бы отходную устроить у меня. Я, конечно, с удовольствием, хотя и с некоторой грустью, согласился.

Когда я заехал за ним, он прихватил с собой небольшой, но довольно тяжелый картонный ящик.

– Напрасно ты старался, – сказал я ему, – у меня уже все приготовлено: и выпивка и закуски.

– Это не то, что ты думаешь, – ответил он.

К этому времени мы поменяли квартиру на более просторную, и я успел привести ее в порядок.

– Э, да у тебя, батенька, интерьер, – сказал он, входя в нашу гостиную, и поставил таинственный ящик на пол.

Вечер прощания и воспоминаний прошел довольно эмоционально, хотя и несколько грустно. Виктор опять был на подьеме, на сей раз от предвкушения своего будущего на Украине. Когда вечер и заготовленные бутылки и закуски подходили к концу, Виктор распаковал свой ящик и извлек из него солидную стопку томов.

– Это полное собрание сочинений Анатоля Франса. Он мой любимый писатель, и я решил захватить его в Америку в ущерб многим необходимым вещам. Пусть Анатоль Франс на меня не обижается, но тащить его назад я уже не в силах. Так что прими от меня на прощание этот подарок.

Я поблагодарил Виктора. Есть много писателей, которых читаешь и перечитываешь. Но особо любимых писателей, как правило, очень мало, и у каждого – они свои. Я, например, уезжая из Киева, прихватил с собой мои любимые «Посмертные записки Пиквикского клуба» Чарльза Диккенса. Эти два тома я, уже будучи в эмиграции, перечитывал много раз. Здесь все герои были мне близки и знакомы еще со школьных лет, когда мы с Графом и еще с двумя приятелями зачитывались этими книгами и сыпали наизусть цитатами из остроумнейших высказываний обоих мистеров Уэллеров.

Особенно меня тянуло к этим книгам перед Рождеством, когда уже чувствуется праздничная атмосфера, украшаются дома, на участках стоят светящиеся олени, карусели с игрушками, развешиваются гирлянды, хозяева надувают огромных Мики-Маусов и прочих зверюшек. Как раз в это время приятно перечитать строки, которые как нельзя больше подходят к этой ситуации и нашему сегодняшнему житью-бытью:

«Много есть сердец, которым Рождество приносит краткие часы счастья и веселья. Сколько семейств, члены которых рассеяны и разбросаны повсюду в неустанной борьбе за жизнь, снова встречаются и соединяются в счастливом содружестве и взаимном доброжелательстве, которые являются источником такого чистого и неомраченного наслаждения и столь несовместимы с мирскими заботами и скорбями, что религиозные верования самых цивилизованных народов и примитивные предания самых грубых дикарей равно относят их к первым радостям грядущего существования, уготованного для блаженных и счастливых. Сколько старых воспоминаний и сколько дремлющих чувств пробуждаются святками!

Мы пишем эти слова, находясь на расстоянии многих миль от того места, где год за годом встречались в этот день в счастливом и веселом кругу. Многие сердца, что трепетали тогда так радостно, перестали биться; многие взоры, что сверкали тогда так ярко, перестали сиять, – и все же старый дом, комната, веселые голоса и улыбающиеся лица, шутка, смех, самые привычные житейские мелочи, связанные с этими счастливыми встречами, теснятся в нашей памяти всякий раз, когда возвращается эта пора года, словно последнее собрание было не далее, чем вчера! Счастливые, счастливые святки, которые могут вернуть нам иллюзии наших детских дней, воскресить для старика утехи его юности и перенести путешественника, отдаленного многими тысячами миль, к его родному очагу и мирному дому!».

Удивительно точное попадание ощущений почти за двести лет до наших дней. Хотя воскресить утехи юности уже довольно трудно, но вернуть в памяти голоса и улыбки старых друзей можно. И это чудесно.

Итак, Виктор после не совсем удачной одисеи отбыл обратно в Киев, и мне было немного грустно. Я потерял приятеля и коллегу, а приобрести приятеля в эмиграции очень трудно. Осталась только пачка книг Анатоля Франса и масса сомнений в отношении применения в эмиграции нашей специальности. Архитектурой я занимался от раза до раза. Основное время шло на освоение рабочих профессий, приносящих материальную пользу, и на живопись для души.

В области архитектуры все было как-то яснее, чем в живописи. Архитектор выполнял как правило официальный заказ и видел результаты своей работы. В других же областях искусства все было сложнее: тут нужно было выполнять социальный заказ, и результаты его были не такими явными. Композитору нужно было, чтобы его музыка была услышана, а для этого требовалось, чтобы ее исполняли. Писателю нужно было, чтобы его книги читали, а для этого требовалось, чтобы их печатали. Художнику нужно было, чтобы его картины видели, а для этого требовалось, чтобы их выставляли. Я как раз не мог пожаловаться на то, что мои картины не выставлялись. У меня персональных выставок благодаря моему постоянному representative Леночке было намного больше, чем у большинства американских художников. На этих выставках было много посетителей, от которых я постоянно слышал beautiful, wonderful, magnificent и даже оut of world, но картины не продавались, и живопись не приносила дохода. Тем не менее хотелось применить свои знания в какой-нибудь интеллектуальной сфере деятельности таким образом, чтобы эта деятельность приносила хоть какие-нибудь доходы.

И вот мы с супругой начали печататься в русскоязычных газетах. Мы подружились с издателем Иосифом – профессиональным журналистом и очень порядочным человеком. Он издавал русскоязычную газету. Мы писали для этой газеты очерки о великих эмигрантах – деятелях искусства. Это было еще то счастливое время, когда газеты не скачивались поголовно с Интернета, и поэтому к авторам относились вполне прилично.