Овечья шкура - Елена Топильская

— Ты о чем? — удивился Коленька. — Все так классно идет, ты ей понравилась. Ты молодец.

— Васильков, я же ясно сказала, я в такие игры не играю. Не надо делать из меня дуру. Она такая же свидетельница, как я композитор. Да еще и наркоманка. Других у тебя не было в запасе?

— Маша, ты что?! — Коленька посерел лицом. — Ты что, думаешь, я тебя дурю?! Да зачем мне это надо?!

— Мало ли! Мог бы сразу мне сказать, кого надо отрабатывать, а не устраивал бы показательные выступления! — я никак не могла успокоиться, а дурацкие оправдания Василькова только заводили меня еще больше.

— А, тебя смущает, что она так уверенно приметы называет? Я же тебя предупреждал — ничему не удивляйся.

— Коленька, — я выдавливала слова сквозь зубы с плохо скрываемым бешенством, — не может нормальный человек за тридцать секунд разглядеть и татуировку, и пояс солдатский, и даже отсутствие рогульки…

— Фигульки, — поправил меня Васильков.

— Да, конечно, это меняет дело, — я все еще кипела бешенством. — А даже если и разглядит, то не запомнит, уж поверь моему опыту. А если человек еще и наркоман, то о чем может идти речь?

— Так, — Коленька отвернулся и захлопал себя по карманам, вытащил сигареты и закурил. — Во-первых, успокойся.

— Я спокойна, — сказала я так злобно, что даже пустила “петуха”.

— Я вижу, — Коленька усмехнулся. — Во-вторых, я же тебе говорил: она прирожденная разведчица. У нее действительно феноменальные способности. Согласен, она наркоманка, и ей вообще немного осталось, несколько лет, и она сгорит. Тем более, что Вараксина убили, так хоть он ее в узде держал, а без него она недолго продержится.

— А во-вторых? — я начала успокаиваться. Может, и правда?

— А во-вторых, знаешь, сколько я с ней возился, пока привел в более-менее сносное состояние? Как нарколог возился, а не как опер. Ты знаешь, что? Проверь ее способности, вот и увидишь, нормальные показания она дает или гонит с чьих-то слов, — Коленька опять усмехнулся.

— Как я их проверю?

— А ты измени что-нибудь в своей внешности.

— Например? — я снова начала злиться.

— Ну, я не буду тебе подсказывать. Чтоб ты меня не упрекнула в двойной игре. Сама придумай. А потом мы вместе зайдем, и ты спросишь у Люды, что в твоей внешности изменилось.

Я недоверчиво смотрела на Василькова. А может, у них разработана целая система условных знаков, чтобы обдурить меня окончательно? Но, подумав секунду, я отказалась от этой мысли: разрабатывать систему, только чтобы ввести меня в заблуждение? Правда, существует такой вариант, что опер Васильков с помощью этой странной девушки уже давно дурит доверчивых следователей. Но если они занимаются этим давно, то уж не наступали бы на одни и те же грабли.

Ну не вызывают доверия такие подробные свидетельства на пустом месте. Уж врали бы более правдоподобно…

— Ты готова? — Васильков затушил окурок и взялся за ручку двери.

— Отвернись! — потребовала я, успев подумать, как глупо я выгляжу. Но Васильков покорно отвернулся.

Сначала я сняла и спрятала в карман кителя форменный галстук. Но поразмыслив, галстук вернула на место и сняла с кителя университетский ромбик. Потом переодела часы с левого запястья на правое, все равно они скрываются под манжетом форменной блузки. И уже направилась было вслед за Васильковым обратно в кабинет, но задержалась на минутку и, пожертвовав красотой, сцарапала с ногтя большого пальца левой руки бледно-розовый лак. Надо было приглядываться, чтобы определить, что на одном из ногтей нет лака, потому что покрытие телесного оттенка на остальных ногтях не бросалось в глаза (не люблю яркие когти).

Мы с Васильковым вернулись в кабинет; за то время, что мы отсутствовали, в кабинете было тихо, оттуда не доносилось ни шороха, ни дыхания. Войдя, я убедилась, что Люда и позу не изменила — как сидела сгорбившись на стуле, так и продолжала крючиться, поставив локти на худые коленки. Васильков демонстративно сел за спиной девицы, но она и ухом не повела, не шелохнулась, и на меня глаз не подняла.

— Люда, — сказала я предельно сухо, — посмотри на меня.

Люда послушно повернула голову в мою сторону. И мне даже стало не по себе — такой мертвый был у нее взгляд: взгляд человека с той, “смертной”, стороны к нам сюда, в мир живых. Тусклые, как у рыбы, глаза, и даже тоски в них не было, ничего — одна пустота.

— Проверяете меня? — глухо спросила она, хотя я пока не задавала ей никаких вопросов. Но она и не дожидалась вопросов. — У вас был значок такой на форме, синий, в виде ромбика. Вы его спрятали. И часы с левой руки на правую переодели. У вас часы на синем ремешке, кожаном. И цифры обычные на циферблате, не римские. И еще лак у вас на левой руке содран. Вы специально содрали?

Я поражение уставилась — даже не на Люду, на Василькова. Такого не бывает!

— Люда, ты ведь даже на меня не смотрела!

— Это вам так кажется, — не поворачивая головы, сказала она. — Просто я все замечаю. И все помню. Мне самой плохо от этого. Найдите этого парня, который увез Володю. Я хочу ему отомстить. Мне Николай Васильевич сказал, что вы сможете.

Я достала из кармана кителя свой университетский значок и прикрутила его на место. Переодела часы на левую руку, достала из ящика стола протокол допроса свидетеля и кивнула Люде:

— Давай сначала и по порядку…

Я допрашивала Ханурину три с половиной часа. Она предоставила бесценную информацию не только о внешности преступника, но и о характере деятельности ее покойного сожителя, и о его взаимоотношениях с компаньонами.

После допроса Васильков увез Люду, пообещал отвезти ее домой и вернуться. Я допытывалась у них обоих, не опасно ли ей оставаться в той квартире у “Звездной”, но Люда сказала, что больше ей негде жить, и если с ней до сих пор ничего не произошло, то ничего и не случится.

— Я осторожная, — сказала она на прощание. Но у меня сложилось впечатление, что ей просто все равно. Ни смерть, ни убийцы ее не пугают. Похоже, она уже свыклась с мыслью о том, что скоро умрет от наркотиков, и ничто ее не держит — Вараксин убит, родных у нее нет. Или она просто считает, что их нет, что в принципе дела не меняет.

Как только за ними закрылась дверь, я перевела дух и налила себе в чашку воды из чайника. В горле у меня пересохло, и слегка кружилась голова после этого необычного допроса. Я на девяносто девять процентов поверила в то, что эта юная наркоманка, как компьютер, помимо своей воли сканирует все детали окружающей действительности. Хоть меня все же грыз червячок сомнения размером в один процент, отказываться от проверки этой информации было бы неразумно.

Время до возвращения Василькова я потратила на выяснение результатов вчерашнего осмотра на берегу Финского залива.

Паша Гришковец отчитался, что на трупе только одно повреждение — огнестрельное ранение правого виска, причиненное выстрелом в упор. Подошвы начищенных ботинок на ногах трупа первозданно чисты, песком не опачканы, поэтому про самоубийство на пляже можно уже даже не заикаться. Зато салон машины Шиманчика очень даже опачкан кровушкой, Паша нашел еще несколько пятен помимо того, которое заметила я. На руле и дверце машины — пригодные отпечатки пальцев, но не Шиманчика. Смерть коммерсанта наступила за три — шесть часов до начала осмотра.