Свои чужие - Джина Шэй

Полина разворачивается ко мне, пытается испепелить меня яростным взглядом своих ореховых глаз. А я… Я просто стою. И молчу. Адекватных оправданий у меня нет, да и не хочу я оправдываться. Я ни секунды не жалею о том, что позволил себе лишнего, хоть и нарвался этим на неприятности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И сейчас — я повторил бы это еще раз, глядя в её глаза. Если бы она не глядела на меня с такой ненавистью, будто отталкивая от себя, парализуя. Многое я могу пережить, через многое — перешагну, не заметив. Но вот эта ненависть моей девочки ко мне — она отравляет сильней всего. Потому, что я её действительно заслуживаю.

— Что. Ты. Здесь. Забыл? — чеканит она, произнося каждое слово, будто оно было гвоздем в крышке моего гроба.

Тебя, Полинка, я забыл здесь тебя. Можно я заберу свое и утащу его в свою берлогу? Знаю, что нельзя, знаю, что ты не согласна, но может, если очень хочется — то можно?

— Я привез последние главы сценария, — пасмурно произношу я. — Нужно, чтобы ты вычитала их к понедельнику.

Это, разумеется, не объяснение всему, что произошло. Но здесь я “поэтому”. Ну, по официальной версии. Не могу же я сказать бывшей жене, что приехал сюда, потому что мне кровь из носу приспичило её увидеть.

— Какого черта ты полез меня лапать, Варламов? — разгневанно рычит моя пантера, яростно сверкая глазами.

Самое лучшее, что я могу в этой ситуации сделать — это пожать плечами. Что я могу ей сказать? Про затмение? Про то, что повелся у собственной импульсивности? Что не смог отказаться от этого искушения? Ага, а может, еще признаться, что до сих пор по ней сохну? Она, конечно, разрыдается от умиления, бросится ко мне в объятия, снова выйдет за меня, родит троих детей, и умрем мы в один день. Прекрасный финал.

В сериале оно бы так и сработало. В жизни же — один её звонок Кирсанову, и меня снимут с этого проекта. Договор уже подписан, спонсоры уже найдены, остановить машину целого проекта или заменить меня — один винтик в механизме? Заменят. Без особого удовольствия, но заменят, поставят вместо меня того, кто Полину доставать не будет. И у меня уже не будет возможности видеть её каждый день.

— Это что, объяснение, по-твоему? — Полина щурит глаза. — Какого черта, Варламов? У тебя слабоумие? Ты, может, конченый идиот? С чего ты вообще решил, что можешь вот так подойти и меня потискать?

— Нет у меня объяснений, — ровно отрезаю я, убираю руки в карманы. — Мне захотелось. Все. Можешь считать это обострившейся сентиментальностью.

По лицу Полины я прямо четко могу прочитать адрес, куда мне следует запихнуть свою сентиментальность. Подробный такой адрес. До самого последнего, самого темного закоулка.

— Да ладно, Поль, не переживай, — ухмыляюсь я. — Унылому твоему я не скажу, что ты с ним меня перепутала. А хочешь, объясню ему, как тебя удовлетворять надо? А то он, кажется, не справляется.

Я не знаю, что за шлея мне попала под хвост, но я точно не намерен ни бежать, ни раскаиваться. Если меня и убьют, то пусть убивают под музыку. Все равно, мне тут ничего не светит, априори, так что, ложиться и подыхать? А так, может, дождусь унылого, получу официальный повод набить ему морду. Ну, точнее это он получит, а я всего лишь хорошенько дам сдачи. У меня уже давно руки чешутся.

— Беги. Вот просто, беги, Варламов. — Полина потянулась, прихватывая со стола бутылку с вином.

— Не жалко вина? Денег стоит, поди.

— Ничего. Я могу себе позволить, — ощеривается Полли. — И ради тебя, дорогой, мне вообще ничего не жалко. Я тоже сентиментальна, знаешь ли.

— Тебе слабо, — заявляю я. И зря. Тут же приходится шарахаться в сторону, потому что нет. Полине не слабо. Бутылка летит мне прицельно в голову. Ну, точнее туда, где была моя голова.

— Мимо.

Полли резко дергается, подхватывая с тумбочки какую-то вазу.

— Ай-яй, дорогая, да тебе и правда ради меня ничего не жалко, — смеюсь я, — сколько стоит этот антиквариат? Тысяч пятнадцать?

— Двадцать. — И ваза тоже летит в мою голову. Впрочем, с реакцией у меня по-прежнему все в порядке.

— Ты безумно щедра, дорогая. Сразу видно, что я тебе по-прежнему не безразличен.

Вот тут в меня летит абсолютно все, что попадает Полине под руку. Вилки, бокалы, свечи, которые, слава богу, тухнут в полете. Что-то даже долетает. Мелкое. Я не обращаю внимания. Впрочем, не могу же позволить ей разнести всю её квартиру, так?

Я в несколько прыжков сокращаю расстояние между мной и Полиной, толкаю её к стене, прижимаю руки, прижимаю саму её всем своим телом, причем даже не знаю, для чего на самом деле это делаю. То ли хочу лишить подвижности, то ли попросту не могу не воспользоваться такой удачной возможностью снова ощутить её в непосредственной близости от себя.

И мир замирает, потому что, между прочим, между моим лицом и лицом Полины сейчас всего сантиметров пять, и я смертельно хочу её поцеловать. Мое падение в бездну все еще продолжается…

— Даже не вздумай, кобелище!

Полина смотрит на меня, и её глаза — как шипы ледяного терновника: холодные, колючие, злые, под стать шипящему тону.

И все вдруг резко становится совсем плохо.

Её глаза. Её безумно красивые глаза. В первые секунд пять они были полны лишь только ошеломления и уязвимости, видеть их вот такими я, оказывается, не был готов. И я замираю, боясь напугать её еще сильнее и сделать еще хуже. Я почти готов просить у неё прощения, вот только нафиг ей не нужны те просьбы. Ей не нужен я. А мне вот нужна именно она. Вопреки тому, что я ей противопоказан.

— Убери руки, — убийственно холодным тоном произносит Полина, и я отшатываюсь от нее. Не просто так. Именно из-за тона.

Не только я помню её слабые места. На меня вот такая её холодность, её игнор всегда действовали сильнее всего. Просто потому, что, ну, Полли же ураган страстей, если она не взрывается сразу, если может говорить вот так — значит, произошло что-то очень исключительное. Однажды, когда я проигнорировал такой тон — Полли на целый месяц уехала от меня жить к Кольцовой. И я прекрасно помню, сколько было потрачено усилий и нервов, чтобы вернуть её обратно. Первые две недели она даже смотрела сквозь меня и напрочь игнорировала.