Похвала праздности. Скептические эссе - Бертран Рассел

антисемитизм, будь то в теории или на практике, нелегко увязать с религией еврейского происхождения. Так что вряд ли нацизм и христианство когда-либо смогут примириться, и не исключено, что их антагонизм приведет-таки к падению нацизма.

Есть и другая причина, по которой современный культ безумия в Германии или где-либо еще не совместим с традиционными христианскими учениями. Вдохновленное иудаизмом, христианство переняло понятие «истины» с сопутствующей ему добродетелью «веры». И понятие, и добродетель устояли против «искренних сомнений», поскольку все христианские добродетели сохранились среди викторианских вольнодумцев. Однако постепенно под влиянием скептицизма и рекламы поиск истины превратился в безнадежное занятие, а утверждение лжи – в прибыльное дело. С интеллектуальной честностью тем самым было успешно покончено. В пояснениях к нацистской программе Гитлер говорит: «Национальное государство относится к науке как к средству усиления национальной гордости. Именно под этим углом должна преподаваться не только всемирная история, но и история цивилизации вообще. Изобретатель должен возвеличиваться не просто как изобретатель, а как соотечественник. Восхищение любым великим деянием должно сопровождаться гордостью за достижение успеха представителем нашей нации. Мы должны выделить самые выдающиеся имена из массы великих людей в истории Германии и сделать из них таких вдохновляющих идолов для молодежи, которые станут незыблемой опорой националистических чувств».

Представление о науке как о поиске истины до такой степени чуждо Гитлеру, что он и не думает его оспаривать. Как известно, теория относительности не получила признания из-за того, что выведена евреем. Даже инквизиция, и та отвергла доктрину Галилея потому, что считала ее неверной, а Гитлер оценивает доктрины по их политической пригодности, независимо от их верности или ложности. Бедняга Уильям Джеймс, который ввел понятие избирательности сознания, пришел бы в ужас, если бы узнал, для чего оно пригодилось. Как только понятие объективности истины отброшено, вопрос «во что мне верить?» решается, как я писал в 1907 году, «призывом к применению силы и судом больших батальонов», а не с помощью науки или теологии. Государства, чья политика основывается на бунте против разума, непременно обрекают себя на конфликт не только с познанием, но и с религией – везде, где еще уцелело настоящее христианство.

Немаловажной причиной протеста разуму является то, что многие способные и энергичные люди не находят способа удовлетворить свое властолюбие и потому становятся взрывоопасными. В прошлом куда больше людей добивались политической власти в небольших государствах, а экономической власти – в небольших предприятиях. А теперь представьте себе огромное население, которое спит в пригородах и работает в крупных городах. На подъездах к Лондону по железной дороге вы видите мириады частных вилл, где живут семьи, у которых нет никакой солидарности с рабочим классом. Глава такого семейства не участвует в жизни местного сообщества, поскольку целыми днями выполняет приказы своих работодателей; единственный выход собственной инициативе он находит в возне в саду по выходным. В политическом плане он завидует всему, что делается для рабочего класса, и чувствует себя обделенным, однако снобизм не позволяет ему согласиться с социалистическими и профсоюзными принципами. Его пригород, возможно, населен так же густо, как и какой-нибудь знаменитый город античности, но на общественную жизнь у него нет ни времени, ни желания. Такому человеку, если он еще не утратил запала для выражения недовольства, фашизм вполне подойдет в качестве выхода.

Спад вразумительности в политике – результат двух факторов: с одной стороны, это наличие классов и категорий людей, которым не нашлось места в современном мире и которых не прельщает социализм, потому что они не зарабатывают себе на жизнь наемным трудом; с другой стороны, это существование способных и влиятельных людей, чьи интересы противоположны интересам общества в целом, и поэтому для сохранения своего влияния им необходимо насаждать всякого рода истерию. Антикоммунизм, боязнь иностранной военной мощи и ненависть к иностранным конкурентам – вот самые важные суеверия. Я не говорю, что здравомыслящим людям чужды подобные страхи; просто их нагоняют с таким расчетом, что становится невозможно вразумительно обсуждать и решать практические вопросы.

Больше всего миру нужны сейчас социализм и мир, и оба они идут вразрез с интересами наиболее могущественных людей нашего времени. Совсем не трудно представить приводящие к обоим шаги как невыгодные для многих слоев населения, и самый простой способ это сделать – вызвать массовую истерию. Чем страшнее угроза социализма и мира, тем пуще правительства промывают мозги своим гражданам. Чем хуже экономическая ситуация в настоящем, тем легче склонить нуждающихся отказаться от трезвых взглядов ради погони за призрачными фантазиями.

Горячка национализма, которая с 1848 года упорно усиливается, – это одно из проявлений культа безумия. Понятие единой универсальной истины отменено: теперь у англичан она своя, у французов – своя, у немцев – своя, и в Черногории истина иная, чем в Княжестве Монако. Своя истина есть как у наемных работников, так и у капиталистов. Между различными «истинами», если отбросить рациональное мышление, существует лишь один способ выяснения правоты: посредством войны и соперничества в пропагандистском маразме.

До тех пор пока мы не избавимся от глубоких противоречий между нациями и классами, поразивших наш век, нечего и надеяться, что человечество вернется к привычке мыслить здраво. Сложность в том, что пока царит безумие, решение этих проблем может быть найдено разве что случайно, потому как если здравый смысл, не зависящий от личности, создает условия для всеобщего сотрудничества, то при господстве безумия, всегда воплощающего сугубо личные страсти, конфликт неизбежен. Вот почему рациональность, в смысле стремления к универсальному и объективному понятию истины, так важна для благополучия человеческого рода – не только когда она торжествует, а еще больше в злополучные периоды, когда ее презирают и отвергают как пустую фантазию слабаков, которым просто не хватает пороху избавиться от несогласных.

Глава VI

Сцилла и Харибда,

или Коммунизм и фашизм

В наши дни многие считают, что коммунизм и фашизм – единственно возможные альтернативы в политике и что всякий, кто не поддерживает одно, непременно поддерживает другое. Я же такой выбор приемлю не больше, чем если бы мне, живи я в шестнадцатом веке, пришлось выбирать между протестантами и католиками. Здесь я намерен как можно лаконичнее изложить причины своего несогласия ни с коммунизмом, ни с фашизмом, а также доводы против того, что нахожу в них общего.

Под «коммунистом» я подразумеваю человека, принимающего доктрины Третьего Интернационала, или Коминтерна. Ранние христиане, как и многие средневековые секты, тоже были своего рода коммунистами, но то значение слова сегодня утрачено. Коммунистом я никогда не стану из следующих соображений.

1. Я не одобряю марксистской философии, не