Уроки влюбленного лорда - Мишель Маркос

Коналл был рад, что в помещении не хватало света, поскольку чувствовал, что его сумбурные мысли отразились на его лице.

— Чтобы я мог отблагодарить тебя должным образом.

Шона несколько секунд молчала. Он мог практически читать ее мысли, пока она раздумывала над двойственным значением его слов.

— Хорошо, — ответила она спокойно, проникшись, очевидно, к нему некоторым доверием.

Коналл взял собаку на руки, и они направились к парадному крыльцу дома. Слуга открыл им дверь.

— Баннерман, ужин еще теплый?

— Да, сэр.

— Хорошо. Пришлите его ко мне в покои, ладно?

— Конечно. — Баннерман недовольно посмотрел на Шону. — Мне сегодня заняться делом мисс Шоны?

— Нет, спасибо, Баннерман. Я сам ею займусь. — Коналл с трудом смог скрыть свои тайные помыслы. — То есть я сам все улажу.

— Как угодно.

Коналл поднялся по парадной лестнице в коридор. В настенных канделябрах по обе стороны резной деревянной двери горели свечи. Шона толкнула дверь, чтобы Коналл с собакой мог войти.

Если в лондонском доме Коналла имелись лишь намеки на благосостояние хозяина, шотландское имение его дяди кричало о богатстве. И спальня хозяина не была исключением. Середину комнаты занимала массивная кровать красного дерева под балдахином. Казалось, что она вырезана из единого огромного куска дерева. Готический деревянный полог украшали спускавшиеся вниз до самой кровати фестоны. Вдоль одной из стен тянулся длинный ряд окон. Спальня отапливалась массивным камином с каминной полкой из полированного итальянского мрамора. Сияя хрусталем и бронзой, комната представлялась Коналлу излишне претенциозной.

Шона отошла от него, чтобы обойти комнату по кругу. С широко раскрытыми глазами и ртом она безмолвно упивалась великолепием ее убранства. Когда направилась к нему обратно, настал черед Коналла открыть рот и вытаращить глаза. Прозрачная сорочка Шоны в ярком свете практически исчезла, явив его взору тень треугольника в том месте, где сходились ее ноги.

Смутившись, он отвел глаза. Но эта картина навсегда отпечаталась в его памяти. Шона в накинутом на плечи фраке, под которым практически ничего не было, не сознающая своей нагой красоты. И эффект, который на него оказала.

Коналл попытался усмирить разыгравшиеся в голове мысли, но они, похоже, были сильнее и усмирению не поддавались. Теперь он мог с легкостью представить их вдвоем, слившихся в объятиях у оклеенной обоями стены. Длинные ноги Шоны обвивают его бедра, и он прижимает ее треугольник к себе. Или лучше на кушетке. Ее черные как смоль волосы струятся вниз по валику ручки, а он мнет руками ее пышную грудь. Или еще лучше…

— На кровати.

— Что? — вопросительно уставилась на него Шона.

Коналл облизнул пересохшие губы.

— Я подумал, что Декстеру будет удобнее у меня на кровати.

— Нет, — возразила она, не подозревая о том, какое направление принял ход его мыслей. — Положите собаку на пол, чтобы ему не пришлось спрыгивать с кровати вниз. Давайте, я устрою ему постель в углу.

Сдернув с кровати покрывало, Шона свернула его несколько раз, пока не получилась большая квадратная подушка, и положила ее на пол рядом с кроватью.

— Иди сюда, мальчик, — позвала она с пола.

Собачий хвост пришел в движение, и Коналл опустил пса на пол. Приволакивая сломанную лапу, Декстер направился к Шоне.

— Ты хорошо его перевязала, — похвалил Коналл. — Нога находится в выпрямленном положении и в состоянии покоя. Повязка удобна и не позволяет ему наступать на лапу. Славный лубок получился из подручных средств.

Шона почесала Декстера за ушами.

— Сейчас, может, он и выглядит глупо, но через несколько недель начнет ходить. Его нельзя выпускать на улицу. Если повязка промокнет, лапа начнет гнить.

Хотя Коналлу доводилось много видеть гангренозных и некротических ран, при мысли, что нечто подобное может случиться с Декстером, он про себя застонал.

— Не уверен, что горничной понравится убирать за ним. Но я готов пожертвовать удобством и временно разделить с ним жилье.

— Я рада. Компания ему не помешает, — сказал Шона, почесывая собаке голову.

Ее губы растянулись в улыбке, и Коналл поразился тому, как подействовало на него ее новое выражение лица, потому что не видел прежде, как она улыбается. Оказывается, Шона была очень привлекательной, когда не играла роль скотницы или потрясающей оружием воительницы.

В дверь тихо постучали.

— Войдите.

— Ваш ужин, сэр.

Вошел Баннерман с подносом, который поставил на стол в углу спальни.

— Спасибо. Да, Баннерман, еще не посмотрите, нет ли какого‑нибудь платья для Шоны? Свое, похоже, она пожертвовала Декстеру. Мы же не можем допустить, чтобы она вернулась к себе в комнату в одной сорочке.

— Будет сделано, сэр.

Бросив на Шону полный презрения взгляд, камердинер бесшумно закрыл за собой дверь.

— Ты ужинала?

Девушка хмыкнула, и он решил, что использовал неверное слово. Слуги не ужинают.

— Нет.

— Тогда прошу, располагайся.

Он выдвинул из‑за стола зачехленный стул.

Она как будто растерялась и опасливо подернула плечом.

— Я не могу.

— Я настаиваю. Доктор заслужил свой отдых. Кроме того, я совсем не голоден, и будет жаль, если ужин пропадет.

Она снова улыбнулась и поднялась с пола.

— Ладно. Раз вы настаиваете.

Шона заняла предложенное место, но рук от колен не оторвала, прикрыв правую ладонь левой.

— Мне поухаживать за тобой, или сама справишься?

Она явно испытывала неловкость.

— Позволь мне, — предложил Коналл и щедро наполнил ее тарелку кусками жареной баранины и картофелем.

— Достаточно, — рассмеялась она. — Я не могу столько съесть. Может, остальное отдать Декстеру?

Коналл рассмеялся:

— О, о нем не беспокойся. Декстера ждет настоящий пир.

Положив мясо в другую тарелку, Коналл поставил ее перед пойнтером. Собака тут же отправила мясо в пасть.

Шона ела более сдержанно, хотя, как подозревал Коналл, была не менее голодной, чем его пес. Она с помощью ножа и вилки порезала мясо на ломтики и ела с почти показной благообразностью, как будто хотела продемонстрировать ему свои аристократические манеры. И в то же время едва не урчала от удовольствия, поскольку была голодна.

Коналл сел напротив и налил себе немного вина.

— Нужно обладать незаурядной отвагой, чтобы восстать против ружья егеря. Я до сих пор не знаю, что это было: демонстрация храбрости или безрассудства.