Дредноуты - Владимир Контровский

– Лишь бы не попало в рожу, даже на таком расстоянии! – говорит Паради; он вынимает из земляной стенки осколок, похожий на кусочек кокса с режущими гранями и остриями, и подбрасывает его на руке, чтобы не обжечься.

Вдруг он резко нагибается; мы – тоже.

Бз-з-з-з, бз-з-з-з…

– Трубка!.. Пролетела!..

Дистанционная трубка шрапнели взлетает и вертикально падает; в снаряде фугасного и осколочного действия ударная трубка после взрыва отделяется от раздробленного стакана и обычно врезается в землю там, где падает; но иногда она отскакивает куда попало, как большой раскаленный камень. Ее надо остерегаться. Она может броситься на вас уже через много времени после взрыва, черт ее знает как пролетая поверх насыпей и ныряя в ямы.

– Подлейшая штука! Раз со мной случилось вот что…

– Есть штуки и похуже всего этого, – перебивает Багс, солдат одиннадцатой роты, – это австрийские снаряды: сто тридцать и семьдесят четыре. Вот их я боюсь. Говорят, они никелированные; я сам видел: они летят так быстро, что от них не убережешься; как только услышишь их храп, они и разрываются.

– Когда летит немецкий сто пять, тоже не успеешь броситься на землю и укрыться. Мне рассказывали артиллеристы.

– Я тебе вот что скажу: снаряды морских орудий летят так, что не успеешь и услышать, а они в тебя уже угодили.

– А есть еще этот подлый новый снаряд; он разрывается после того, как рикошетом попадет в землю, отскочит метров на шесть и нырнет опять разок-другой… Когда я знаю, что летит такой снаряд, меня дрожь пробирает. Помню, как-то раз я…

– Это все пустяки, ребята, – говорит новый сержант (он проходил мимо и остановился). – Вы бы поглядели, чем нас угощали под Верденом, я там был. Только «большаками»: триста восемьдесят, четыреста двадцать, четыреста сорок. Вот когда тебя так обстреляют, можешь сказать: «Теперь я знаю, что такое бомбардировка!». Целые леса скошены, как хлеба; все прикрытия пробиты, разворочены, даже если на них в три ряда лежали бревна и земля; все перекрестки политы стальным дождем, дороги перевернуты вверх дном и превращены в какие-то длинные горбы; везде разгромленные обозы, разбитые орудия, трупы, словно наваленные в кучи лопатой. Одним снарядом убивало по тридцать человек; некоторых подбрасывало в воздух метров на пятнадцать; куски штанов болтались на верхушках тех деревьев, что еще уцелели. В Вердене снаряды триста восемьдесят попадали в дома через крыши, пробивали два, а то и три этажа, взрывались внизу, и вся конура взлетала к черту, а в поле целые батальоны рассыпались и прятались от этого вихря, как бедная беззащитная дичь. На каждом шагу в поле валялись осколки толщиной в руку, широченные; чтобы поднять такой железный черепок, понадобилось бы четыре солдата. А поля… Да это были не поля, а нагромождения скал! И так целые месяцы. А тут что? Пустяки! – повторил сержант и пошел дальше, наверно, поделиться теми же воспоминаниями с другими солдатами.

* * *

– Стой!

По брустверам траншеи, где нас остановили в эту минуту, барабанили пули. Бешеная, неслыханная ружейная пальба.

– Ну и старается фриц! Боится атаки, с ума сошел от страха. Ну и старается!

Пули градом сыпались на нас, рассекали воздух, скоблили всю равнину.

Я посмотрел в бойницу. На миг предстало странное зрелище.

Перед нами, самое большее метрах в десяти, вытянувшись в ряд, лежали неподвижные тела – скошенная шеренга солдат; со всех сторон пули летели тучей и решетили этих мертвецов.

Пули царапали землю прямыми бороздами, поднимали легкие четкие облачка пыли, пронзали оцепенелые, припавшие к земле тела, ломали руки, ноги, впивались в бледные, изнуренные лица, пробивали глаза, разбрызгивая кровавую жижу, и под этим шквалом ряды трупов кое-где чуть шевелились.

Слышался сухой треск: острые куски металла с налету рвали ткани и мясо; этот звук был похож на свист неистового ножа или бешеного удара палки по одежде. Над нами пролетал сноп пронзительных свистов, и раздавалось более низкое, все более глухое пение рикошетов. И под этим небывалым вихрем криков и воплей мы опускали головы.

– Очистить траншею! Марш!

Мы покидаем этот клочок поля битвы, где ружейные залпы сызнова расстреливают, ранят и убивают мертвецов. Мы идем вправо и назад. Ход сообщения ведет в гору. В верхней части оврага мы проходим мимо телефонного поста, мимо нескольких артиллерийских офицеров и солдат.

Кое-кто из нас решается высунуть голову поверх насыпи и может на мгновение охватить взглядом все поле битвы, вокруг которого наша рота кружится с утра.

Вдали, над выцветшими зловещими полями, разрушенными, как древние кладбища, смутно виднеется нечто вроде клочка разорванной бумаги – это скелет церкви, и во всю ширь пространства тесные ряды вертикальных подчеркнутых линий, похожих на палочки в детской тетради: это дороги, обсаженные деревьями. Равнина исчерчена в клетку, вдоль и поперек, извилинами, а эти извилины усеяны точками – людьми.

Мы различаем обрывки линий, образуемых живыми точками, которые выходят из вырытых борозд и движутся по равнине под грозным разъяренным небом.

Трудно поверить, что каждое из этих пятнышек – живая плоть, живое существо, вздрагивающее и хрупкое, совершенно беззащитное в этом мире, полное глубоких мыслей, воспоминаний и образов; мы ослеплены этой пыльцой, этим множеством людей, крохотных, как звезды в небе.

* * *

Западный фронт корчило в кровавом безумии атак и контратак. Фалькенгайн и Петэн перепахивали позиции противника снарядами, а потом цепи немецких и французских солдат шли вперёд. Но живая плоть оказалась бессильной перед «швейными машинками смерти» – пулемётами, – и тысячи людей превращались в гниющие трупы, ни на шаг не приближая ни одну из сторон к победе.

Между тем на Восточном фронте бои шли с переменным успехом. Русские корпуса и австрийские дивизии схлестнулись в Карпатах, а 9-я и 10-я армии Гинденбурга потеснили русские войска в западной Польше, выйдя на дальние подступы к Варшаве. Но положение Австрии в Галиции было шатким – существовала угроза прорыва русских на венгерскую равнину и в Чехию. Австрийцам так и не удалось деблокировать осаждённый Перемышль, и Германия решила помочь союзнику – наступление на Западном фронте всё равно выглядело бесперспективным. Летом 1915 года после свирепой артиллерийской подготовки 11-я армия Макензена и 4-я австро-венгерская армия эрцгерцога Иосифа Фердинанда проломили русский фронт у Горлице – русская армия, понеся огромные потери (в первую очередь из-за катастрофической нехватки боеприпасов и тяжелой артиллерии), откатилась из Галиции. Из-за поражения в Галиции и давления австрийцев, которым выжидательная позиция Италии развязала руки, русские оставили карпатские перевалы.