Что там, за дверью? - Павел Амнуэль

— Завтра, — сказал Мейсон, морщась от боли, — я буду здесь в семь.

— Завтра, — сказала Катарина, — я работаю в первой смене и освобожусь в два.

— О! — воскликнул Мейсон. — Тогда приезжайте ко мне. Мы поднимемся на крышу — надеюсь, будет хорошая погода, — и вы сможете увидеть свой дом, у меня замечательный обзор, будто…

Волна боли не позволила ему закончить фразу.

— Вам нехорошо, Джош? — с беспокойством спросила Катарина. — У меня есть таблетки от головной боли, я сейчас…

— Нет, — покачал он головой, и боль перелилась из виска в висок, будто жидкость в высоком стакане. — Спасибо, Кэтти. В полночь все пройдет… Жду вас завтра.

И в полночь, действительно, боль его отпустила. Пришла Кэтти, и Мейсон перестал понимать, как мог совсем недавно целоваться с нею, конечно, с ней, с кем же еще, вот эту жилку на шее он только сейчас разглядел у Кэтти, но у Катарины была такая же, он целовал ее сегодня и не мог ошибиться.

Они всю ночь молчали, но это не означало, что между ними не происходил напряженный разговор — Мейсон пытался объяснить Кэтти, что днем она воплощается в тело Катарины Хатчингс, а потом, когда Катарина отправляется спать, является на землю в духовном своем облике, ведь только так и можно объяснить происходящее, не впадая в логические противоречия. А Кэтти глядела Мейсону в глаза, читала в них то, что ему самому было не до конца понятно, и отпускала все его будущие грехи, потому что если любишь, то прощаешь все. Кроме измены, но и измену прощаешь тоже, ведь если ты изменил, то уже не любишь, и тогда какая, собственно, разница…

Они смотрели друг другу в глаза, и Кэтти едва не пропустила первый луч рассвета.

«Мы даже не попрощались, — подумал Мейсон. — Это плохой знак».

— До встречи, Кэтти, — произнес он вслух, надеясь, что она услышит его оттуда, а если не услышит, то почувствует и не станет обижаться.

* * *

Он, как обычно, проснулся в два, позвонил в мастерскую, выяснил, что с утра работы было немного, но к полудню поступило четыре заказа, потом быстро умылся, спустился в кухню и сделал себе омлет, не обращая внимания на заглядывавших в дверь экскурсантов.

Если Кэтти заканчивает работу в два, то в три может быть здесь, высчитывал он. Нужно встретить ее на подъездной дороге — скорее всего, она приедет в такси, и тогда он сам рассчитается с водителем.

Катарина вошла в кухню, когда Мейсон быстрыми глотками допивал кофе.

— О! — воскликнул он, едва не пролив напиток. — Прости, я хотел тебя встретить…

— Я бы тоже выпила кофе, — улыбнулась Катарина. — А то, знаешь, торопилась и не успела…

— Может, ты голодна? У меня есть бекон, сосиски, курица, миссис Турнейл отлично готовит…

— О, мне достаточно кофе и вон ту булочку, что на блюде, — сказала Катарина.

Подошла и сама поцеловала его в щеку.

Мейсон был на седьмом небе. Только этим и еще тем, что он все-таки не вполне выспался сегодня, можно объяснить, что, когда они с Катариной поднимались потом на крышу, Мейсон шел впереди, хотя всякий порядочный джентльмен должен, поднимаясь по лестнице, пропустить вперед даму.

Мейсон поднимался первым и рассказывал Катарине о своем последнем приобретении — на прошлой неделе он заказал в лондонской мастерской макет осадного орудия, такого, какое использовали во времена Войны Алой и Белой розы, это, конечно, другое, более раннее, время в английской истории, но орудие на рисунке выглядело очень уж грозно, и если его установить у входа…

— Это так интересно, — произнес позади него голос Катарины, Мейсон непроизвольно замедлил шаг, почувствовал неожиданно, что нога его что-то задела, а потом услышал сдавленный вскрик, обернулся и, Господи, успел только увидеть, как девушка, то ли споткнувшись, то ли неудачно поставив ногу на ступеньку, наклоняется назад — все больше и больше, размахивает руками, и ничего уже невозможно сделать, только смотреть, как она падает, падает, со ступеньки на ступеньку, не человек, а тряпичная кукла…

— Коллинз! — закричал Мейсон. — Звони в «скорую»!

Может, это и не он кричал? Голос свой, во всяком случае, он слышал будто со стороны, а видел только смертельно побледневшее лицо Катарины, ее широко раскрытые безжизненные глаза, ее нелепо подвернутую руку, кровь на щеке, там, где родинка…

Кэтти, Господи…

В этот момент, стоя на коленях и не решаясь даже дотронуться до лежавшего перед ним тела, он все наконец понял. Все. От начала до конца.

Кэтти и Катарина, конечно, одна и та же женщина — живое создание и его вечная душа.

И жила Кэтти не в старинном замке шестнадцатого века — с чего он, черт побери, решил, что замок был старым? Только потому, что иначе, по его мнению, и быть не могло? Кэтти помнила в своей земной жизни только один момент — момент смерти, падения с высокой лестницы. С этой.

Но как… Господи, да у них там, в мире призраков, видимо, нелады со временем. И не четыре века прошло после ее… после… А несколько месяцев, и не после, а до.

Это значит…

Кэтти была смертельно бледна, неподвижна, как бывают неподвижны разбившиеся статуэтки, и спокойна тем спокойствием, который придает живому существу только смерть.

— Отойдите, мистер Мейсон, — сказал над его ухом властный голос, и чья-то тяжелая рука, не дожидаясь, когда до него дойдет сказанное, отодвинула его в сторону. Прочь от Кэтти.

Он потерял равновесие, кто-то его подхватил и поставил на ноги, поддерживая под локти. Над мертвой Кэтти склонились двое в белых халатах, один из них расстегнул кофточку на ее груди, другой открыл крышку серого чемоданчика, в котором вместо лекарств Мейсон разглядел циферблаты и стрелки приборов.

Ночью Кэтти придет к нему, и он расскажет, что видел ее смерть. Расскажет о том, чего она пока не знает: о ее жизни в этом мире.

Потом они вместе поплачут.

Один из врачей приложил к груди Катарины электроды, другой включил ток, и тело девушки выгнулось, Господи, зачем вы ее мучаете, она умерла, я знаю это лучше, чем кто бы то ни было, потому что уже много месяцев разговариваю с ее душой, с ее духом, призраком, для нее я построил замок — чтобы она могла вспомнить. И вместо этого убил.

Кто-то обнял его за плечи и повел прочь, Мейсон не сопротивлялся, видеть ее мертвой он не мог, не хотел, теперь, как и всего два дня назад, для него существовала только одна Кэтти, его Кэтти, Кэтти-призрак, он хотел ей изменить с ее земной сущностью, но ему этого не позволили, нельзя изменять женщине с ею же самой, это невозможно, не прощается…

Он выпил какую-то гадость, которую ему кто-то дал в высоком стакане из кухни, потом лежал где-то и смотрел в потолок, ему было все равно, что происходило вокруг, пусть все уйдут, пусть унесут тело, кто-то должен сообщить ее родителям, только не он, он с ними и не знаком вовсе, она не успела его с ними познакомить, пусть ее унесут, он будет лежать здесь и дожидаться полуночи…