Редкая птица - Петр Катериничев

– Ну ты и засранец! – Делаю еще шаг и бью его ладонью в лоб. Парень припечатывается к стенке и сползает вниз, на пол. – Отдыхай, голубь.

Поворачиваюсь и иду к девушке. С ножом в руке.

– Нет! Нет! – Лена рвется на привязи, не сводя глаз с лезвия. Похоже, она уже не понимает, что происходит или даже не узнает меня. Истерика. С маху влепляю ей пощечину. Еще. Девушка обмякла, заплакала сначала навзрыд, потом тише, всхлипывая, как маленький ребенок. Я перерезаю шнур.

Девушка подбирает ноги, прикрывается руками:

– Не смотри на меня, не смей… Не смей… Пожалуйста…

Отворачиваюсь. И тут – слышу музыку. Магнитофон, оказывается, так и продолжал работать. И сейчас звучит чистая и невыразимо грустная мелодия из «Крестного отца».

Я понимаю, почему люди сочувствуют им. И дону Кор-леоне, и его сыну. Они играли в страшные мужские игры… И убивали… Но не унижали. И – не брали заложников. Оставались людьми чести.

Воевали мужчины. Женщины оставались дома. Рожали детей. И – молились.

Бросаю девушке платье.

– Одевайся. Уходим.

– Куда?

– На кудыкину гору.

– Я… Мне… – Она пытается что-то сказать.

– Потом.

Полутрупы в углу начинают шевелиться. Накрепко связываю их веревкой, для верности пристегиваю к батарее заимствованными у «органов» наручниками.

– Гады, гады!.. – Железный прут обрушивается на лица Айболита и его дружка.

Перехватываю девчонку поперек талии и оттаскиваю. Как-никак пленные.

– Пусти! Ты знаешь, что они… Ты знаешь… Девушка рыдает, крепко обхватываю ее за плечи и прижимаю к себе. Тело ее дрожит, Леночка всхлипывает, чуть подвывая, как бездомный щенок…

Нащупываю в кармане коньяк. Как раз и ей, и мне. Девушка делает глоток, еще. Похоже, ей лучше.

– Га-а-дость какая…

– А меня уверили, что нектар. – Делаю три длинных глотка и прячу бутылку.

Для пьянства время еще не пришло. – Пора.

Телескопический объектив приблизил напряженное лицо Дронова. Щелкает затвор.

Он подтягивается, взбирается по гребешку крыши. Затвор снова щелкает. Потом в объективе – балконная дверь квартиры шестнадцать. Дверь приоткрыта, штора отдернута. Объектив приближает лицо убитого, – и снова щелкает затвор.

– «Первый», я «седьмой», прием.

– «Седьмой», я «первый».

– Докладывайте.

– Временно объект был утерян. Сейчас снова контролируется.

– Реакция объекта?

– Штатная. Объект вышел на ситуацию «Западня-3» и отреагировал по варианту «Зомби».

– Завершите ситуацию.

– По штатной схеме?

– Да.

– Есть.

Я сижу на козырьке крыши, обхватив рукой архитектурное излишество в виде кегли. Леночка сгоряча вышла со мной на балкон, но вернулась – захватить кое-какие вещи и документы. Ветерок пахнет морем, и родятся стихи:

Как горный орел на вершине Кавказа. Ученый сидит на краю унитаза…

Ученый – это я. И судя по дерьму, в которое я вляпался, это унитаз бесплатного общественного сортира. Правда, стихи я, похоже, сплагиатил. Ну да автор неизвестен, так что вполне сойдут за мои. У нас, ученых, так принято.

Леночки не было минут пять, я уже скучать начал. Не удивлюсь, если она подкрашивает сейчас ресницы. Если человеческая душа – потемки, то девичья для меня – полный мрак. Особенно ночью.

– Эй! – Леночка появилась на балконе и машет мне рукой.

Держусь за «кеглю» парапета, другую руку протягиваю ей и рывком втягиваю на козырек.

– Ой, – морщится она, – руку выдернешь! По чердаку веду ее за собой. Она несколько раз спотыкается:

– Дрон, помедленнее, не видно же ничего!

– Это – кому как. Я, похоже, могу пересчитать шляпки гвоздей на дальней стенке.

Спускаемся без особых приключений. Еще одна приятная особенность «сталинок»

– хоть из пушки пали, никто ничего не услышит. В хрущевской пятиэтажке мы бы перебудили не только крайний подъезд – весь дом. Хотя часть граждан приняла бы перестрелку за отзвуки боевич-ка по кабельному ТВ.

Проходим дворами к «волжанке», садимся. Проезжаю всего несколько домов и закатываю машину в тихонький дворик между гаражами.

– Почему мы сюда приехали? – Похоже, страх вернулся к девушке, и смотрит она на меня подозрительно.

– Нервы. Выпить нужно. Потом поболтаем. Тебе есть что рассказать?

– Есть. – Девушка напряжена, смотрит в одну точку. Я делаю глоток прямо из горлышка.

– Поищи «тару» в бардачке.

Лена извлекает маленький пластмассовый стаканчик.

– Посмотри, может, еще один? – Я беру у нее шоферский «лафитник», девушка запускает обе руки в бардачок, внимательно исследуя содержимое, а я совершаю антиобщественный поступок: с моей ладони в стакан с коньяко" соскальзывает струйка бесцветных кристалликов.

– Нет, больше нету. – Девушка поворачивает ко мне лицо.

– Держи, – подаю ей напиток.

– Заесть нечем?

– Обижаете, мадемуазель. – Извлекаю из кармана сэкономленную от ужина шоколадку. – Роскошно?

Она надкусывает, двумя глотками выпивает коньяк, снова жует шоколад.

– Шоколадка вкусная, а вот коньяк – все-таки – дрянь.

– Так шоколадка нашенская, с орехами. Их «Сникерс» супротив нашего «Рот-Фронта», все одно что плотник супротив столяра…

Цитату из чеховской «Каштанки» она уже не услышала. Выключилась. Теперь может проспать часов десять. Ну да я надеюсь разбудить ее раньше.

Что и говорить, кавалер я коварный – использую «беспомощное состояние потерпевшей». А что делать?

Короче, осматриваю спортивную сумку, которую девушка прихватила с собой. К моей радости, не обнаруживаю в ней ни «трехлинейки», заныканной с полей сражений, ни даже «паленого» «пээма». Белье в полиэтилене, новенькие кроссовки, джинсы, курточка, пачка денег… Никакого криминала. И – никаких документов.

Заботливо укладываю девушку на сиденье, сумку – под голову, захлопываю машину. Подобно любому закоренелому меня тянет обратно, так сказать, на «место совершения». Но движет мною вовсе не маниакальная идея: просто, как булгаковского Буншу, «мучат смутные подозрения».

Через десять минут я у того же домика. Снова лезть на крышу – полный облом, идти, как все люди… В том-то и беда, что «как все люди» я был с утра, пока меня не потревожил похожий на катафалк громила. Так что стою в палисаднике и нерешительствую. Вроде тихо. Да к тому же всю жизнь во дворике не простоишь.