Мемуары Эмани - Нина Алексеевна Ким

банков в конце 60-х годов еще не было. Занимал под честное слово, у него была безупречная репутация. Даже когда его не стало, слова отца звучали у меня в ушах:

– Нельзя обманывать и брать чужое.

В маленьком доме моего детства было то, чего не было в то время у других: кожаный диван, кровать, шифоньер, буфет, проигрыватель, патефон, холодильник «Днепр», швейная машинка «Зингер» и этажерка с книгами.

Если в селе намечалась свадьба или другое торжество, к отцу шли с поклоном, чтоб он был ведущим на мероприятии. Он обладал ораторским мастерством и даром убеждения. Ему было всего сорок семь лет, когда он утонул.

Я принимала экзамены по литературе в десятом классе. В дверь постучали, в кабинет зашел учитель географии и протянул телеграмму: «Срочно приезжай. Папа умер».

Почти день я ехала на такси с маленькой дочерью до родительского дома. Мужа не отпустила свекровь. Вытолкала меня одну в горе, а путь был неблизкий от Ташкента до станции Пап Наманганской области. Машина ползла через горный перевал. Успокаивая ребенка, думала, что перепутали на почте, что умер дед, а папа жив.

Дед сидел на циновке. Увидел меня, стал кричать и рыдать навзрыд:

– Папу твоего рыбы съели! Нет его! Утонул он!

Неделю мы с мамой бегали по берегу канала и ждали, когда вода вернет его тело. Он утонул в канале, который протекал недалеко от поля, где сажал лук. С поля он ушел от нас навсегда. Оставил маму и детей, которые росли и взрослели без него. Они росли, и папины слова о честности и долге вели их по жизни.

* * *

Жизнь продолжалась, я растила двух дочерей и работала в школе. Тяжело быть на селе врачом и учителем. К врачу бегут утром, днем и ночью. Должен. Помочь, вылечить, отпоить, уложить. Но ему хоть говорят спасибо.

Учителю сложнее, потому что у него звезда горит на лбу. Меченый. Детей воспитывает, правильным должен быть во всех отношениях. Деревянной походкой идет по сельской улице от школы до дома. На лице улыбка святости, в руках ученические тетради.

И мы, молодые учителя, были такими, без единой промашки в поведении, старались. Но вечерами снимали с себя маски святош и развлекались. Молодость брала свое. Душа требовала перезагрузки. Выплевывали из себя ученые премудрости и дурачились. Мы бегали в гости друг к другу без приглашений. Болтали о разном, делились советами. И, не поверите, играли в дурака.

Расчертим на две половинки лист из школьной тетради, записываем имена для верности счета и режемся. В руках поочередно мелькает колода, и карты веером ложатся перед каждым. Еще и фразами перекидываемся:

– Крести, дурак на месте.

– Шапку сними, да получше.

Крадусь однажды после такой игры домой почти на рассвете, вижу дворничиху. Стоит с метлой и смотрит на меня. Прищурилась, качает головой:

– И муж, и дети, а все бегаешь по чужим мужикам.

Я остолбенела, потом оправдываться начала:

– Мы в карты играли, в дурака.

– Ну да, с королем! – И вдогонку припечатала: – Педагог называется!

* * *

До одури в детстве играла в волейбол. На пустыре натянута сетка, ребятня по жребию честно делится на команды. Мое место неизменно под сеткой, потому что умела ловко и неожиданно перекинуть мяч на другую сторону.

Я сразу заняла любимое место под сеткой и в учительской команде. Ловко прыгала и изгибалась, даже лучше, чем в детстве, выросла же.

Короче, я была не последним игроком, иногда даже срывала аплодисменты болельщиков.

Но однажды меня заставили играть в баскетбол! На спортивных районных соревнованиях среди учителей.

Я отказывалась, потому что при росте полтора метра это невозможно. Директор школы стал загибать пальцы, что я получу и не получу, если не буду защищать честь команды.

Делать было нечего, играть так играть. «Уж не сложнее волейбола, бегаю быстро», – решила я и резво помчалась на площадку.

Эх, как весело-то играть в баскетбол, не надо стоять под сеткой и ждать мяч, здесь его отбирают! Пихнула дылду бедром под коленку, такие удары на батуте отрабатывала в институте, выхватила мяч и мчусь с ним. Директор орет: «Брось мяч!» – и показывает, что надо делать. В голове пронеслось: «Фиг тебе, хотел – получай гранату».

Добежала, картинно изогнулась и бросила мяч в корзину, попала. Смотрю гордо на публику, все лежат от хохота, а директор держится за голову. Ничего не понимаю… Поймут те, кто играет в баскетбол! Держать мяч в руках долгое время и бегать с ним по баскетбольным правилам нельзя, нужно отбивать его от пола, а то команде назначат кучу штрафных. Но какой красивый был бросок!

* * *

Время тогда было другое – время интеллектуалов и интеллектуалок, время лириков и физиков! Читали книги, спорили до хрипоты на кухне, восторженно захлебывались песнями Высоцкого, Окуджавы, стихами Ахмадулиной и Цветаевой…

И вот я, такая вся из себя интеллектуалка, стою на остановке в казахской степи и спрашиваю: «Это край света? Как здесь можно жить?»

И остановилась здесь на двадцать пять лет… В этой степи цвели не только огромные тюльпаны, но и интеллектуалы высшего пилотажа – шестидесятники! А как они могли и умели дружить, знают только они!

«Ну напиши о нас книгу!» – просили меня.

Мои дорогие, не хватало у меня пороха написать книгу «Ребята с Полторацкой». Вы уже все там, высоко и далеко, между звездами проложили свою улицу. А нас тут так мало осталось… Улыбаюсь своим воспоминаниям.

– Коля, тебе понравилось кукси? (Национальное корейское блюдо.)

– Да, я три тарелки съел!

– Так купи мне в Москве три коробочки тонкой вермишели, тебе же не тяжело.

– Три коробочки? Куплю, конечно.

Ломакин летал по всему Союзу, мог привезти что угодно из больших городов.

Через неделю я заискивающе звоню:

– Коля, ты привез кукси?

В трубке грозное молчание, потом он рявкает:

– Три коробки вермишели по двадцать килограммов ребята тащили на себе в Москве! Они чуть не поколотили меня.

Представив красавцев в летной форме с ящиками на спине, я засмеялась. Он стал заикаться от возмущения:

– Ты еще и смеешься? Мата Хари! – произнес как ругательство.

* * *

Васька Махно был самой колоритной фигурой из наших друзей, уверенный на все сто процентов, что он потомок легендарного батьки Нестора Махно.

Васька ужас как любил штаны красного цвета с синими лампасами, которые вечно сползали и висели на бедрах, хромал и любовно поглаживал свой мотоцикл «Урал»:

– Конь мой!

В люльке всегда лежала боевая курпача – тонкое стеганое одеяло – на случай, если какая-нибудь отважная