Последняя битва - Айя Сафина

Она потеряла семью, была одинокой сиротой – такой же, как и мы все – у нее было богатое событиями прошлое, и также как у нас, ее счастливое прошлое было оборвано лишениями. Удивительно, что между нами пропасть в сорок лет, а судьбы наши идентичны.

– В два часа начало церемонии принесения клятв. Тебе нельзя выходить из бокса, но мы покажем тебе онлайн-трансляцию, – говорила Куки.

Роуз едва могла стоять на ногах, новый вирусный метаболизм медленно возвращал ее физическое состояние в более человеческую форму, а потому у нее резко развился артроз и артрит, регенерация восстанавливала суставы, но Роуз испытывала боль при движении. Кейн сказал, то пройдет еще около недели, прежде чем Роуз сможет управлять телом безболезненно.

– К сожалению, торт тебе тоже нельзя…

– Или к счастью. Свен у нас просто конченный повар, – перебила Хайдрун.

– Но мы принесем тебе яблочного пюре и отварного риса! – подбадривала Куки.

Метаболизм тоже вернулся в человеческую норму, но так как органы пищеварительной системы сорок лет работали над расщеплением и перевариванием сырой крови, возвращение к белковой пищи должно было происходить поэтапно. Как прикорм щенка, которого постепенно переводят с материнского молока на твердую пищу. Мы кормили Роуз проваренными кашами и пюре, один прием пищи длился тридцать минут: по одной ложке в две минуты. И несмотря на неудобства и боль, Роуз всегда улыбалась и кротко благодарила.

Настал новый этап в этой бесконечной войне, и он принес нам новое понимание нашей чудовищной участи. До пробуждения Роуз мы жили в ожидании чего-то нереального, до конца неуверенные в эффективности сыворотки, но продолжая верить в приближение скорого окончания апокалипсиса. Каждый представлял его по-своему, кто-то видел встречу с потерянными родственниками и друзьями, другие видели безлимитный теплый солнечный свет, малая часть видели новые проблемы и препятствия. Не знаю, к кому примкнул бы я. Наверное ко всем сразу. Я тоже потерял отца и брата, и до сих пор не знаю, живы ли они, бродят ли по лесам, и тоже как и многие представляю, что найду их и мы снова обретем то совместное время, что у нас украли. Эта надежда горька на вкус, отдает солоноватыми слезами и тяжелым комом в горле, но еще больше режет грудь на лоскуты, скребется там, как неуспокоенный призрак, и лишь тормошит скорбь, которую все никак не похоронишь, не забудешь.

Со временем я узнал цену надежды. В обмен на смысл жизни, она требует много жертвенной боли.

– А ты все загадочно молчишь. А ты все продолжаешь утаивать от меня что-то, – раздался голос над головой.

Куки стояла надо мной, замершим над микроскопом. Я даже не заметил, как она пришла. Куки отодвинула мой стул и бесцеремонно устроилась у меня на коленях.

– Это все Лилит, да? – спросила она.

Я едва заметно кивнул.

– Мне тоже не по себе, что она наконец проснулась. Теперь ее зовут Роуз и у нее есть личность.

Куки произнесла вслух ровно то, что меня поражало больше всего. Почти месяц Лилит была для нас лишь безымянной особью, над которой мы ставили эксперименты. Мы мало задумывались над ее прошлым, над ее чувствами, уверенные, что она – безмозглое существо, неспособное осознавать или чувствовать боль. Но теперь же оказалось, что она никогда не переставала быть человеком – разумным чувствующим существом.

Знаменитый швейцарский медик Ганс Рюш написал прогрессивную для своего времени книгу о бессмысленности и безнравственности опытов над животными, которую впоследствии назвали «вивисекцией вивисекции». Во всех опытах над живыми существами Ганс Рюш видел лишь огромную ошибку, стоящей очень дорого. Боль и страдания живых существ, которых препарировали заживо, сжигали, замораживали, подвергали тысячам извращенных экспериментов, вроде втирания порошка в глазные слизистые или срезания кожи для испытания косметики на оголенной плоти – все эти ужасы, называвшиеся необходимым злом ради науки заставляли терять дар речи и реветь ночами напролет. А потом я смотрел на Лилит-Роуз, которой мы фактически отрезали голову от тела, чтобы вызвать искусственный паралич, а потом вводили в нее один образец сыворотки за другим, все это казалось платой человечества за те издевательства над невинными кроликами, макаками-резус, биглями, крысами и многими другими. Устав от живодерства людей, природа заставила нас препарировать самих себя. Тоже заживо.

– Она работала в муниципальном автобусном парке и руководила маршрутами. Круто, да?

Слова Куки вывели меня из ступора. Она всегда так делала – всегда возвращала в реальность, когда гнетущие мысли уводили далеко в депрессию.

– Странная работа, не находишь? – я, как всегда, вошел в ее игру.

Куки радостно заулыбалась.

– Мне кажется, я даже не до конца представляю, что значит автобусный маршрут.

– Люди садились в общие автобусы, которые останавливались в определенном месте, а потом ехали куда-то.

– Представляешь, да? Что за ерунда? Люди жили в одном месте, а на работу ездили в другое! Зачем? Ведь можно жить и работать в одной комнате!

С этими словами Куки указала рукой на лабораторию. Мы жили в небольшой комнатушке посреди химической и биологической лабораториями, недалеко от спальни Кейна и Тесс. Нам не нужен был целый автобус, чтобы дойти от двери до двери.

– А сменить обстановку не такая уж и плохая идея. Мы могли бы поселиться в одном из маленьких домов Бадгастайна и каждый день приходить сюда на работу.

– Было бы чудесно! Отдельный домик с отдельным садом и отдельной комнатой для меня и Хайдрун!

– Хайдрун?

– Конечно! У нас же с ней ателье! Только тогда надо будет и Зелибобу с собой брать. О! Тогда нужен домик с двумя спальнями. Верно? Погоди, нам еще нужен Ульрих, чтобы манекенов клеить, и Миша каждый день со швейными машинками возится, они старые и заедают, нужно смазывать. Но если мы возьмем и их двоих, то придется взять Фабио, потому что он без них жить не может. Я думаю, они и Томаса за собой поведут, потому что, ну, ты же знаешь этих инженеров, они как четыре болта одной конструкции.

– Но Тесса не оставит брата без присмотра. Придется взять и ее.

– А за ней попрется Кейн. А он день и ночь работает в лабораториях.

– Значит, надо будет перевезти лаборатории?

Мы смотрели друг на друга с довольными улыбками до ушей. Игра удалась.

– Так может проще остаться здесь? – предложила Куки.

– Можно хотя бы этаж сменить. Уже будет достаточно для обновления обстановки.

Мы еще долго сидели вдвоем и болтали о всякой ерунде, такова была стратегия Куки. Она отвлекала, и отвлекала, и отвлекала… И за это я любил ее больше всех на свете. Куки стала моим домом, и было неважно, где жить: в отдельном коттедже или на соседнем этаже.

А потом в лабораторию ворвалась яростная рыжеволосая фурия.

– Вот ты где! Церемония вообще-то через два часа! И ты не должен видеть ее до свадьбы! Неужели так сложно соблюсти хотя бы одно правило? – ругалась Хайдрун.