Музыка сфер - Элизабет Редферн

Как обычно, и в это утро его ожидало обилие работы. Два часа он занимался последними письмами капитанов торговых судов, отправленными из южных портов. Целая пачка их, пересланная ему ревностными клерками почтамта на Ломбард-стрит. Они полагали, что многие, а вероятно, и все, могут оказаться достойными высокочтимого внимания мастера Эбси.

Но к одиннадцати часам утра мысли Джонатана разбрелись — настолько, что он вскочил, рассыпав бумаги.

«Они пишут друг другу, — подумал он. — Париж, Берлин, Рим… они пишут друг другу».

Дела у него на столе могли подождать. А вот дело таинственного врача-астронома не могло. Джонатан схватил шляпу, плащ и твердой походкой вышел из кабинета. Кому, как не ему, было знать, где хранятся все сведения об иностранной почте!

* * *

Почтамт на Ломбард-стрит в самом сердце города кишел клерками, торопливо снующими туда-сюда, и высокие потолки, как и своды коридоров, отзывались эхом на звук их голосов. Джонатан перехватил взгляд одного из них и сказал:

— Одну минуту вашего времени. Я хочу, чтобы вы проверили для меня в ваших записях, нет ли в них писем, которые регулярно посылаются из Лондона в Париж.

Джонатана тут хорошо знали.

— Сию минуту, мистер Эбси, сэр. Под каким именем мне искать?

— Товарищество Тициуса, — сказал Джонатан и повторил фамилию по буквам. Клерк слушал, наморщив лоб.

— Тициус? Какое-нибудь торговое предприятие, сэр?

— Нет, научное, — ответил Джонатан. — Но они постоянно переписываются.

— Так-так. Сейчас же посмотрю, мистер Эбси.

Джонатан ждал его в зале, где клерки возились со своими мешками с почтой. Его клерк отправился проверить книги, в которых регистрировалась континентальная почта, а она отличалась изобилием. Джонатан знал, что всего за неделю Пролив пересекали четыре пакетбота — даже теперь, в военное время. Конечно, это зависело, особенно зимой, от ветра и приливов. С каждой доставкой и сухопутной почты, и пакетботами эти клерки рассортировывали примерно тысячу писем, и из каждой доставки примерно сотня тихо изымалась — по подозрению — и быстро препровождалась в смежный отдел, который неброско приютился между Ломбард-стрит и Шерборн-лейн.

Это был самый важный и секретный отдел департамента министра почт, о котором широкая публика понятия не имела, но близко знакомый Джонатану. В секретном шерборнском отделе старшие клерки скрупулезно прочитывали и переписывали подозрительные письма — если требовалось, то и до полуночи, лишь бы оригиналы могли быть отправлены по адресу на следующее же утро. И нередко получалось, что самого позевывающего дешифровщика вызывали в два, а то и в три часа ночи наточить свои перья и заняться соответственной хитрой работой в колеблющемся свете свечей. И до конца ночи молодые клерки бегали по темным лондонским улицам мимо собора Святого Павла и Лудгейт-Хилла по Стрэнду до Уайтхолла и важнейших министерств — внутренних дел, военного и иностранных дел, — где они вручали по назначению пакеты, помеченные «КОНФИДЕНЦИАЛЬНО И СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». А там новые глаза впивались в тесные строки, и новые курьеры бегали туда-сюда по тихим коридорам Уайтхолла. Но здесь, в зале почтамта, не было признаков секретности, и клерки занимались сортировкой писем при ярком свете дня, а посетители свободно входили и выходили. Однако Джонатан знал, что и днем, а не только ночью за закрытыми дверями вершилось все, в чем нуждалась воюющая нация.

Мимо пробегали еще клерки, но тот, которому он дал поручение, все не появлялся. Джонатан нетерпеливо прошелся по коридору и посмотрел на свои часы. Ну конечно, конечно же, клерк что-то отыскал. И тут клерк вернулся.

— Я крайне сожалею, мистер Эбси, сэр. Я проглядел парижские записи, и в них есть несколько кратких упоминаний посланных туда из Лондона Товариществу Тициуса, но их копий нет.

Джонатан испытал сокрушающее разочарование.

— Но ведь все почтовые отправления в Париж должны копироваться и регистрироваться — или хотя бы краткое изложение их содержания. У вас нет даже имени отправителя?

Клерк совсем поник.

— Ничего, сэр. Только несколько дат и имя того, кому письма были адресованы, — какому-то мэтру Тициусу в Париже. Боюсь, это все.

Джонатан расстроенно запустил руку в волосы. Мэтр Тициус в Париже. Но ведь брат сказал ему, что Тициус — немецкий профессор? Сбитый с толку, рассерженный, он наконец сказал:

— Если что-нибудь будет послано на это имя в будущем, вы мне сообщите? Незамедлительно?

— Разумеется, сэр.

— Вы запомните фамилию? Занесете ее в свой список перехватов?

— Всеконечно. Товарищество Тициуса, сэр, — записывая, произнес клерк по буквам. — Я незамедлительно подошью ваши инструкции.

Джонатан, сознавая, что от разочарования становится назойливым, коротким кивком поблагодарил клерка и медленно вышел во двор. Рассыльный на бегу чуть не налетел на него, кое-как остановился, чтобы извиниться. Джонатан резко выпрямился, и синяки на его ребрах заныли с новой силой.

Он надеялся именно здесь найти ответ на свои поиски, здесь, в отделе иностранной почты. Узнать имя французского астронома в «Ангеле» — имя, как он был почти убежден, убийцы, который властвовал над его мыслями долгий год со дня смерти его дочери. На краткое мгновение он поверил, будто след ее убийцы, казавшийся совсем остывшим, вновь отыскался, но, видимо, он ошибся. Разве что Александр сумеет ему помочь.

Шумная возня воробьев в углу двора вывела его из рассеяния. Наконец он зашагал прочь от отдела на Ломбард-стрит по Полтри, намереваясь вернуться в Уайтхолл к своим обязанностям там. Но тут он подумал про ожидающую его писанину и о полуденном совещании, на которое уже опоздал. И свернул в ближайший трактир и заказал вино, укрывшись в смутной освещенности незнакомого безликого зальца. И вновь поймал себя на мыслях о своем робком сводном брате, с которым делил детство, не менее мучительное, чем его жизнь теперь.

Александр, на пять лет старше Джонатана, был единственным сыном матери Джонатана от ее первого мужа, который после долгой лихорадки скончался зимой, когда Александру едва исполнилось три года. Джонатан знал, что отец Александра был школьным учителем и музыкантом, но про него упоминали редко. Питер Эбси, отец Джонатана, был по контрасту преуспевающим стряпчим и честолюбием с нахрапом старался возместить отсутствие природных дарований. Свою маленькую семью и прислугу он пас жезлом железным в большом, полном отголосков собственном доме на Сохо-сквер и проникся глубочайшей антипатией к первому сыну своей жены, нисколько не ценя кротость Александра и его музыкальные вкусы — признак слабости, по его мнению.

Питер Эбси постоянно бил Александра, и Джонатан, пока был еще совсем маленьким, верил, будто тот чем-то заслуживал каждое наказание. Позднее Джонатан понял истинное положение вещей и втайне даже питал уважение к старшему сводному брату за стоическое мужество, с каким тот переносил свое положение. Однако к тому времени между ними успел возникнуть барьер, и было уже поздно словом или делом преодолеть его.