Игры политиков - Дик Моррис

19 мая де Голль отправился в Париж, где дал пресс-конференцию — быть может, самую драматическую и самую выверенную за всю его долгую жизнь. Это была первая встреча генерала с прессой за последние три года. Обращаясь к тысяче тремстам журналистам, он говорил об алжирском кризисе, но никаких способов его разрешения не предлагал. Более того, де Голль заявил, что «в настоящий момент не будет останавливаться на возможных результатах [своего] вмешательства в дела…» Эти слова прозвучали как речь мудрого деревенского старейшины, но не политика, борющегося за власть. «Не знаю ни одного судьи, который бы вынес вердикт до слушания дела». И он покинул трибуну, сделав на прощание многозначительный жест: «А теперь я возвращаюсь к себе в деревню, где и буду пребывать, оставаясь в распоряжении страны». Аудитория пришла в полный экстаз.

Неделю спустя де Голль вернулся в Париж и встретился со слабым и растерянным премьером Пьером Флимленом, который возглавлял правительство всего пятнадцать дней. Моя цель, заявил де Голль, состоит в том, чтобы обеспечить «стране единство и независимость». И хотя ясно было, что новым своим возвышением де Голль обязан всеобщему страху перед военным переворотом, он подчеркнул, что намеревается «запустить обычный процесс, необходимый для формирования республиканской государственной власти. Я убежден, что этот процесс будет продолжаться и что страна своим спокойствием и достоинством продемонстрирует решимость довести его до конца. Любая акция, угрожающая общественному порядку, кто бы ее ни предпринял, — продолжал он, — может иметь самые тяжелые последствия… Я не могу поддержать ее».

Президенту Франции Рене Коти и Фламлену было ясно, что выбора, кроме как идти на поклон к де Голлю, у них не остается. В противном случае это сделают за них парашютисты из Алжира. 28 мая Фламлен ушел в отставку. Президент Коти направил послание национальному собранию: «Я обратился к самому прославленному из французов, к тому, кто в мрачнейшие годы нашей истории возглавил борьбу народа за свободу и кто, объединив вокруг себя всю нацию, ради установления республиканского правления с негодованием отбросил саму идею диктатуры».

В основе всего происходившего лежал глубокий страх французов перед вооруженным восстанием. Де Голль же, эта национальная святыня, и впрямь был единственным, вокруг кого могли объединиться все. Лакутюр приводит высказывание одного французского политического деятеля: «Голлистская стратегия заключалась в том, чтобы открыть политикам глаза на угрозу насилия и, стало быть, объединиться [с де Голлем], а военных заставить поверить в то, что он — их человек». Наилучшим образом выразился Жан Шовель, бывший французский посол в Англии: «Угроза нависла над всеми свободами, и де Голль предложил единственную возможность спасти некоторые из них».

Иное дело, что тот де Голль, который с такой маниакальной настойчивостью стремился в 1946 году к конституционной реформе, вряд ли мог дать такую уверенность как военным, так и всему народу Франции. Но это уже был новый де Голль, он говорил о величии Франции и потребностях нации, и этот голос отзывался у всех в сердцах. Подчинив свои реформистские амбиции более широкой задаче сохранения нации, де Голль обеспечил себе возвращение во власть.

1 июня 1958 года он самолично появился перед депутатами национального собрания и потребовал чрезвычайных полномочий на шесть месяцев; на это время парламент уходит на каникулы, и «он будет править, издавая указы». Де Голль требовал «мандат на подготовку новой конституции — конституции Пятой республики, проект которой затем будет вынесен на общенациональный референдум» — излюбленное оружие де Голля со старых времен. Не видя иных разумных возможностей, собрание поддержало это требование 329 голосами против 224 при 32 воздержавшихся. Большинство коммунистов и целый ряд социалистов голосовали против; среди последних оказался и будущий президент Пятой республики Франсуа Миттеран.

4 июля 1958 года де Голль отправился в Алжир под грохот тех же фанфар, что сопровождали его появление в Париже 14 лет назад. «Вновь пришло освобождение», — пишет Кук. К многочисленной толпе европейцев де Голль обратился со словами, долженствующими вселить в них уверенность. «Я вас понимаю», — заявил он и далее заговорил о «братстве, обновлении, примирении и готовности французов проголосовать за новую конституцию». Это было выступление виртуоза, и по возвращении де Голля в Париж стало ясно, что он получит именно ту конституцию, которая ему нужна.

Пятая республика наделила президента большими властными полномочиями, включая единоличный контроль над внешнеполитической и военной деятельностью. Он назначает и увольняет премьер-министра (правда, с одобрения национального собрания). Семилетний срок президентства неприкосновенен — отставка не предусмотрена. Президент по собственному усмотрению может объявлять национальный плебисцит и выносить вопросы на референдум. Поначалу президент избирался коллегией выборщиков, состоявших из видных граждан страны. Но поправка, принятая в 1962 году, предусматривает прямые президентские выборы.

На первых парламентских выборах голлистский Союз за новую республику (СНР) получил более 200 депутатских мест из общего числа 465. Это обеспечило де Голлю почти монолитную политическую поддержку в национальном собрании. А 21 декабря 1958 года большой совет выборщиков 78 процентами голосов избрал де Голля первым президентом Пятой республики.

По прошествии времени де Голль даровал Алжиру независимость, практически положив тем самым конец Французской империи. В бессильном гневе «чернопяточники» ринулись в метрополию, а экстремистские элементы в их кругу сплели заговор против президента. Попытка убийства не удалась. Де Голль оставался на своем посту до 1969 года, а Пятая республика здравствует и поныне, не выказывая никаких признаков увядания.

Политический инстинкт старого вояки торжествовал победу. Сброшенный с пьедестала нацией, не готовой к политическим переменам, которые он считал назревшими, де Голль удалился в изгнание. Пусть ущербная политическая система движется своим путем. А потом, когда на горизонте грозно соткались очертания неизбежного кризиса, он был призван вновь — именем страны, которую однажды уже спас. И, обставив свое возвращение высокой политической риторикой, де Голль обнаружил, что готов провести те самые политические реформы, которые были некогда отвергнуты его народом. Долгожданные реформы, осуществленные во времена национального кризиса. Эта история показалась бы знакомой другому деятелю, которому также предстояло стать символом своей страны, — Аврааму Линкольну.

Хотя лично Авраам Линкольн был против существования института рабовладения, и до избрания на президентский пост в 1861 году, и после того он упорно отрицал, будто стремится отменить его либо освободить сотни тысяч рабов, находившихся во владении белых на Юге. Он якобы лишь препятствовал распространению системы на новые территории и штаты. Когда 1 января 1863 года, после объявления войны, была введена в действие Прокламация об освобождении, демократическая оппозиция немедленно указала на непоследовательность Линкольна в отношении к рабству. Острословы сочинили такую издевательскую песенку: