Игры политиков - Дик Моррис

План Вильсона, выдвинутый, когда окопники от Рейна до Атлантики ожидали почетного конца четырехлетнего кошмара, был с готовностью воспринят немцами. Такой мир Германия могла принять. Он не предусматривал ни обескровливающих экономику репараций, ни унизительной утраты независимости, ни столь же унизительного признания вины. Измученный и голодающий немецкий народ с готовностью ухватился за это предложение. Немецкие социалисты уничтожили монархию и отправили кайзера Вильгельма Второго в Голландию.

Лично возглавив американскую делегацию на мирных переговорах в Париже (январь 1919 года), Вильсон обрел во всем мире такой авторитет, какой и не снился его предшественникам. Всей Европе было очевидно, что Вильсон способствовал скорейшему завершению кровавого конфликта, не просто объявив войну Германии, но и выдвинув свои 14 пунктов.

В столицах мира его приветствовали как спасителя свободы; пересекая континент, который он помог сохранить, Вильсон походил на рыцаря без страха и упрека. Его превозносили до небес, он мгновенно сделался самым популярным политиком в мире. В прокламации, выпущенной французскими профсоюзами, всячески превозносилась его прозорливость: «Президент Вильсон — государственный деятель, которому достало мужества и глубины поставить права выше интересов, который стремится указать человечеству дорогу в более счастливое и менее опасное будущее. Он выразил самые сокровенные побуждения демократических стран и рабочего класса». Римский корреспондент «Нью-Йорк тайсмс» писал, что «все напряженно ожидают приезда президента Вильсона, которому приписываются чуть ли ни сверхъестественные качества. На этом сходятся все; все жаждут услышать, что он думает по поводу самых разных предметов. Еще никто из американцев не оказывал столь глубокого и проникающего воздействия на умы целого народа, никто не сделал столько, чтобы вдохновить людей на высокие свершения и благородные порывы».

Увы! Сделавшись всеобщим кумиром, Вильсон, похоже, начал утрачивать свое политическое чутье, а вслед за ним и политический капитал. Деятелю, который не только удерживался на поверхности, но и процветал политически за счет почти непревзойденного умения читать мысли соотечественников, похвалы неожиданно вскружили голову. И это было замечено как дома, так и за рубежом.

По свидетельству историка Элмера Бендинера, член английской делегации на мирных переговорах Харолд Никол-сон считал, что «президент, судя по всему, впал в ту же иллюзию, что и некогда революционный вождь Марат: счел, что… он единственный, кто воплощает волю народа. Весьма вероятно, эта иллюзия возникла у Вильсона задолго до поездки в Европу, но можно не сомневаться, что овации миллионов и цветистые метафоры газетных статей… ударили ему в голову, как вино».

Вудро Вильсон всегда производил впечатление человека, застегнутого на все пуговицы, неулыбчивого, даже пуритански строгого, абсолютно уверенного в собственной правоте. Вообще-то говоря, для того чтобы показаться высокомерным, массовое поклонение ему было не нужно. Бесспорно, однако же, что прием, оказанный ему в Европе — так принимают мессию, — ничуть не способствовал смирению. А соотечественников королевские почести смущали. Сенатор Лоренс Шерман, поднявшийся с самых низов, говорил, обращаясь к законодателям: «Давайте сравним жалкие жестянки, из которых кормятся американские солдаты… с золотыми приборами на столах из красного дерева, за которыми пирует президент в Лондоне». Негодующе называя прием, который оказывали Вильсону, «дурацкой демонстрацией не американского по своему духу низкопоклонства», сенатор нападал на «паразитов, пятящихся назад и выражающих свой восторг перед гостями и всякими образцами европейской помпы и церемоний».

Вильсон оттолкнул от себя политических оппонентов и своим слишком активным участием в промежуточных выборах в конгресс, когда он всячески поддерживал кандидатов от демократической партии. Весьма неосмотрительно, пишет Элмер Бендинер, он «сошел с пьедестала и принял участие в тяжелых выборах 1918 года, призывая к формированию демократического конгресса, который поможет ему покончить с войной». Республиканцы не остались в долгу, и в этой политической кампании престиж Вильсона сильно пострадал. Его усилия пошли прахом — республиканцы, разозленные его вмешательством, взяли под свой контроль обе палаты конгресса.

Отбывая в Париж на мирные переговоры, Вильсон демонстративно не включил в делегацию ни единого конгрессмена или сенатора-республиканца, и партию, только что нанесшую ему болезненный удар на выборах, представлял только дипломат Генри Уайт. Накануне отъезда Вильсона Теодор Рузвельт едко заметил: «У мистера Вильсона в настоящий момент нет никакого права говорить от имени американского народа; его высказывания ни в малейшей степени не могут считаться выражением воли американцев».

Договор, заключенный в Париже, только усугубил положение. Стоило Жоржу Клемансо, удрученному гибелью молодого поколения французов и страшащемуся возрождения Германии, потребовать суровых репараций, грозящих обескровить поверженного противника на десятилетия вперед, как 14 пунктов были забыты. Еще более унизительным для Германии было его требование, чтобы немцы публично заявили о своей ответственности за начало войны — требование и несправедливое, и неконструктивное.

По договору Германия теряла «десятую часть сталелитейной промышленности, треть доменных печей, три четверти запасов железной руды и цинка», а также угольные шахты в Верхней Силезии; от Германии отторгались Эльзас и Лотарингия; Рейнская область передавалась на 15 лет под французское управление. Кроме того, на плечи Германии тяжелым бременем ложились солидные репарации, что неизбежно должно было привести к финансовому краху.

Немцы, решившие, что это Вильсон обвел их вокруг пальца, были возмущены. Поманив 14 пунктами, их вынудили подписать капитуляцию, когда немецкие войска все еще стояли во Франции и, напротив, войска союзников даже не пересекли еще германскую границу, и что в результате? Версальский договор. В ответ на требование принять его условия немецкий делегат граф Брокдорф-Рантцау энергично возразил: «Здесь, на этой конференции, мы стоим лицом к лицу с нашим врагом в одиночку; у нас нет союзников, но поддержка у нас есть. Вы сами ее нам предоставили. Я имею в виду право, гарантированное договором, самим принципом мира… Принципы, сформулированные президентом Вильсоном, равно обязательны для обеих сторон, участвовавших в войне, — и для вас, и для нас».

Немцы были не одиноки в своих чувствах. Версальский договор — порождение старого мирового порядка в его худших, самых хищнических чертах. Предоставив всему миру смиренно ожидать своего решения, трое господ — Клемансо, Вильсон и премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд Джордж — в уединении колдовали над картой мира и решали судьбы миллионов людей.

Несмотря на 14 пунктов, в договоре ничего не говорилось о свободе мореходства, а колонии и территории были завернуты, как конфеты в фантик, и переданы победителям. Японцам не были гарантированы равные права, на что они рассчитывали; взамен они получили экономические и политические привилегии в северном Китае. В результате получилось, что Китай — одна из стран-победительниц — стала жертвой грубого насилия; неудивительно, что под договором нет его подписи.