Отставка господа бога. Зачем России православие? - Александр Невзоров

Благодаря скрупулезности, точности и системности анатомия (и сравнительная тоже) стала реальной наукой, позволяющей «вычислять» принадлежность любых останков с очень высокой точностью.

Приведем в качестве примера г-на Луи Добантона (1716–1799) и его жирафью кость.

Жорж-Луи Леклерк де Бюффон (1707–1788), директор Королевского ботанического сада, академик Французской академии, в вопросах сравнительной анатомии был (почти) безошибочен именно благодаря Луи Добантону.

Тот был скрупулезнейшим препаратором и анатомом. Он много лет работал с Бюффоном и готовил для него (почти) все сравнительно-анатомические материалы.

«Добантон не только заменял глаза и руки Бюффону, который был близорук и скальпелем не работал, – Добантон своей трезвой критикой сдерживал стремительный полет фантазии своего шефа и уберег их совместный труд – раздел о четвероногих – от ряда возможных ошибок» (Канаев И. И. Очерки из истории сравнительной анатомии до Дарвина, М. – Лд., 1963).

Кювье превосходно характеризовал их тандем: «Бюффон, крепкого сложения, импозантного вида, по природе властный, во всем жадный до безотложного наслаждения, казалось, хотел угадать истину, а не наблюдать ее. Добантон, слабого темперамента, с кротким взглядом, с сдержанностью, которой он был обязан природе столь же, как и своей собственной мудрости, вносил во все исследования самую скрупулезную осторожность; он верил только тому, что видел и трогал, и только это решался утверждать… В своих речах и писаниях он старательно устранял всякий образ, всякое выражение, способное соблазнить. Неизменное терпение… он вновь и вновь брался за ту же работу, пока она не удавалась ему так, как он хотел. Казалось, все ресурсы его духа объединились, чтобы заставить молчать его воображение» (Cuvier, 1819, стр. 42–43).

Сюда же необходимо добавить и еще одно блестящее обобщение Кювье: «Не столько тем, что он сделал для него, а сколько тем, что помешал ему сделать, был Добантон полезен для Бюффона» (Cuvier, 1819, стр. 44).

Примечателен факт, показывающий, насколько анатомическая логика обеспечивала безукоризненность научного мышления и понимание принципов остеологии.

Откроем мемуар Добантона. В 1762 году там описан спор о «некоей большой кости». В Ботаническом саду она хранилась как реликвия, свидетельствующая о правдивости тех глав Библии, где рассказывается о жизни великанов (Быт. 6–4).

Добантон, обследовав кость, высказал мнение, что данный артефакт является лучевой костью левой ноги жирафа, хотя он никогда не видел ни жирафа, ни его скелета, ни даже рисунка подобного скелета. Он лишь читал описание и видел пару гравюр, на которых были изображены живые жирафы.

Экспертиза Добантона была воспринята весьма иронично, но тот не стал полемизировать и «искрить». Он застенчиво улыбнулся и, снабдив кость рукописною биркой, спрятал ее в армариум.

Ровно через 30 лет Королевский кабинет (кунсткамера при Ботаническом саду) наконец получил полный скелет жирафа.

Добантон, прослышав о приобретении, вынул из армариума огромную кость, сунул ее под мышку и прошествовал к новоприбывшему экспонату.

Тот как раз заканчивали освобождать от дощатого фуляра.

Добантон терпеливо ждал, когда будут сняты самые последние доски.

Как только это произошло, он приложил «кость великана» к левой ноге скелета – и наглядно подтвердил свою правоту. Древняя «реликвия» действительно оказалась лучевой костью жирафа.

Напомню, что Андреас Везалиус еще в 1543 году утверждал, что никогда и ни в коем случае не следует проводить аналогию меж объемом черепа и объемом мозга. Тогда эта мысль показалась абсурдной.

Но сегодня мы знаем точно, что помимо рабочих анатомических структур мозга, в черепной коробке помещаются: твердая мозговая оболочка, серп большого мозга, намет мозжечка, серп мозжечка, диафрагма седла et cetera. И это только плотные образования. Не слишком значительные по весу и объему, они в совокупности дают весьма внушительные (в масштабе церебральных измерений) цифры.

К примеру, только твердая мозговая оболочка (полнорослого человека), полностью отпрепарированная от мозга и черепа, может весить от 30 до 60 граммов, то есть занимать от 30 до 60 см 3 общего объема. А вот латеральные и прочие желудочки мозга веса, естественно, не имеют никакого, будучи пустотами, но имеют собственный объем, который может варьироваться от 15 до 40 см 3, увеличиваясь с возрастом.

Puto, что в сумме все эти «вспомогательные» и пустотные структуры занимают не менее 5 % объема черепа (очень усредненно).

Помимо плотных и пустотных, пространство черепа занимают и жидкостные образования, то есть кровь и ликвор.

По догме нейроанатомии, ликвор (цереброспинальная жидкость) занимает не менее 10 % общего объема, и еще десять процентов занимает кровь.

(Процентовка объема ликвора и крови приводится по классическому труду «Неврология и нейрохирургия», глава 2.7 – «Внутричерепные объемные взаимоотношения и их нарушения», 2009).

Alias, для вычисления верного объема действующего мозгового вещества необходимо вычесть не менее 25 % внутреннего объема черепной коробки. Это будут очень примерные данные, но все же более верные, чем попытка исчисления объема мозга по общему объему мозгового черепа.

Здесь необходимо уточнение: согласно точке зрения академиков В. Сперанского и С. Блинкова, «разница между объемом мозга и объемом черепа увеличивается с возрастом; у новорожденного она составляет 5,7 % от объема черепа, а к 20 годам увеличивается до 20 %» (Сперанский В. Основы медицинской краниологии, 1988). «В пожилом и старческом возрасте эта разница возрастает до 25–27 %» (Блинков С., Глезер И. Мозг человека в цифрах и таблицах, 1964).

Примеров «пророчеств» такого рода в истории анатомии (и сравнительной тоже) множество.

Иными словами, для того чтобы занять в анатомическом пантеоне место рядом с Везалиусом, Бартоллини, Руэффом, Грубером, Эдингером, Пироговым, Добантоном, Евстахием, Сильвием, Шмальгаузеном, Сабботой, Рюйшем et cetera, необходимо на протяжении всей своей жизни демонстрировать исключительную точность оценок (разумеется, соотносительно со своим временем), предельную добросовестность и взвешенность всех суждений.

А. И. Таренецкий, бывший начальником кафедры анатомии Медико-хирургической академии в СПб. (а затем и начальником всей академии), ученик Грубера, друг В. М. Бехтерева, автор безупречных работ по анатомии и патанатомии – безусловно, один из «богов» этого пантеона.

Возможно, он не так знаменит, как Везалиус, Сильвиус или Фаллопий, но научная репутация его безукоризненна, а реальный вклад в классическую анатомию более чем существенен.

Это заставляет проявить величайшую осторожность при попытке переоценить препарат № 1045 фундаментального музея кафедры нормальной анатомии ВМА.

Дело в том, что № 1045, то есть женский скелет, размещенный в зале краниологической коллекции, именно А. И. Таренецким был признан и идентифицирован как «скелет мумии жрицы Озириса времен фараона Шешонка I». (Скелет был измерен и описан проф. А. И. Таренецким в труде Beitrage zur Skelet, und Schadelkunde der Aleuten, Konaegen, Kenai und Koljuschen, в сб. Записки Императорской Академии Наук в СПб., т. IX № 4.)