Телохранитель - Мэри Каммингс

И все это узнавание, вся радость вырвалась в одном коротком крике, пока она бежала ему навстречу:

— Рэй-ки-ии!

Он обхватил ее, чуть приподнял и поцеловал в щеку.

— Привет!

Поставил на ноги, но она вцепилась в него, обнимая, вжимаясь в него и привыкая к нему новому — прежнему. Подняла голову, чтобы тоже поцеловать, и мельком поймала взгляд Эдди. Кажется, тот был шокирован ее «непротокольным» поведением. Но Мэрион было абсолютно все равно, что он скажет или подумает — Рэй, ее Рэй вернулся!

Они уже сидели в машине, а Ри все еще держала его за руку, словно боясь, что стоит на миг его отпустить, и он тут же исчезнет; улыбалась до ушей и что-то рассказывала. Рэй даже не особо вслушивался — разглядывал ее.

За те почти шесть лет, что они не виделись, она изменилась: тощенькая, костлявая и большеротая девочка-подросток превратилась в девушку — и, надо сказать, в очень красивую девушку. Вот только зачем-то постриглась, это его огорчило: ее темные кудри, которые ему не раз приходилось заплетать во французскую косу, помнились Рэю с детства.

Впрочем, и в таком виде она радовала глаз. Коротко стриженные волосы блестели, словно соболий мех; Рэй хорошо знал, какие они шелковистые и мягкие, и всегда ей втайне немного завидовал: его-то шевелюра была жесткой, как солома, причесывай — не причесывай, но стоило волосам чуть-чуть отрасти, и начинало казаться, будто он недавно встал с постели и не удосужился их даже пригладить.

Пряменький носик, в меру пухлый и уже не кажущийся слишком большим рот; подбородок — вполне женственный, но упрямый и волевой, напоминавший, что его обладательница не кто-нибудь, а дочь сенатора Рамсфорда, которого в Вашингтоне прозвали «Булыжником».

И — глаза. Темно-синие, яркие и выразительные — она всегда умела взглядом сказать едва ли не больше, чем словами.

Сейчас в них плескалась радость, чистая и неподдельная.

— Рэйки, я так рада, что ты вернулся! — Ри втиснулась ему под мышку, уперлась макушкой в подбородок и потерлась щекой о плечо.

Пока они не встретились, Рэй даже не понимал, как скучал без нее все эти годы.

Бесцеремонная, вздорная, капризная, балованная, заноза в заднице… его сестренка, самый близкий ему человек. Никто не понимал его так хорошо, как она, никто не бесил, как она, и никто не умел рассмешить так, как она.

Когда ей было семь, она имела обыкновение утром тихонько пробираться к нему в спальню и вдруг напрыгивать с воплем: «Я тебя победила, я тебя победила!» Торжествующе визжа, мяла его и тузила, придавливала коленками: «Ура, я сильнее!»; устав, вытягивалась рядом, а то и прямо на нем, упираясь острыми локотками в ребра, засматривала в глаза: «Рэйки, а знаешь что?!» — тут полагалось спросить: «Что?», и она с энтузиазмом начинала рассказывать свой сон прошедшей ночью, или что-то, что успела с ранья узнать у отца, или что на завтрак будут кремовые пирожные.

Став чуть постарше, Рэй начал запирать дверь — она все-таки девочка, и это неприлично, что она так бесцеремонно скачет по его постели! Но Ри обиженно пищала и скреблась, пока он не натягивал штаны и не впускал ее.

Ему было шестнадцать, когда у него на груди начали расти волосы. Естественно, именно ей, первой он похвастался этим признаком несомненной «взрослости». Ри придвинулась, всматриваясь: «Где, где, покажи?!», потрогала пальцем — и вдруг, изловчившись, выдрала пару волосков. Увернулась от заслуженной оплеухи и, хихикая, ускакала, крикнув через плечо, что спрячет их в шкатулочку, на память.

Лет в одиннадцать она стала завзятой модницей и презрительно сморщила нос при виде купленной им на собственные карманные деньги пестрой «гавайской» рубашки — заявила, что в ней он похож на цирковую обезьяну. Теперь, задним числом, Рэй понимал, что она была права, но тогда жутко обиделся.

А когда ей было пятнадцать… нет, ей было уже семнадцать, когда они виделись в последний раз.

«Тоже мне, нашел доброго папочку!» — заявила Луиза в пылу ссоры. Глупость, конечно — «добрым папочкой» Рамсфорд для Рэя никогда не был. Их отношения вообще напоминали не столько отношения отца и сына, сколько двух добрых приятелей, волею судьбы живущих в одном доме.

Трудно было себе представить, что Рамсфорд зайдет поздно вечером в комнату Рэя поправить одеяло и поцеловать его на ночь или решит вдруг поучить его играть в бейсбол. Да и сам Рэй никогда бы не стал вести себя как Ри — то есть, не обращая внимания ни на настроение, ни на усталость сенатора, едва тот появлялся в дверях, набрасываться на него, радостно вопя «Папа!» и выкладывая все домашние новости.

Ему вообще бы не пришло в голову назвать Рамсфорда папой, и тот наверняка удивился бы, услышав из его уст это слово. Правда, сам он порой называл Рэя «сынок», но скорее из-за разницы в возрасте, чем подразумевая что-то более личное.

Но нужно отдать сенатору должное, в его доме Рэй никогда не чувствовал себя лишним, чужим или ненужным. Просто такой уж Рамсфорд был человек — деловой, вечно занятой… и не слишком теплый. Все душевное тепло, на которое он был способен, принадлежало лишь одному человеку — дочери.

Рэй не чувствовал себя от этого ни ущемленным, ни обделенным — он и сам любил Ри не меньше. Кого же еще любить, как не эту маленькую домашнюю тиранку, порой вредную, порой послушную, признающую его авторитет, хоть и имеющую по многим вопросам свое собственное мнение; непоседу, модницу и подлизу.

Внешне же предпочтение не отдавалось ни одному из детей; если чего-то Ри и доставалось больше — так это замечаний за столом, когда она крутилась и тараторила без умолку с набитым ртом. Оба получали подарки на праздники и карманные деньги, обоих раз в пару месяцев мисс Фаро возила по магазинам — с обязательным посещением «Макдональдса» и магазина игрушек! — и покупала им одежду и обувь. Ри ждала этих поездок с восторгом: можно будет часами выбирать и примерять обновки! — Рэй же не слишком любил возиться с тряпками, его больше радовала возможность купить новую сборную модель парусника, которыми он тогда увлекался.

К ним обоим приезжали на дом преподаватели; за полтора года Рэй прошел с ними всю программу начальной и средней школы, и когда он в четырнадцать лет пришел в девятый класс частной школы, то по уровню образования уже ничем не отличался от своих сверстников.

В тот же год и Ри впервые пошла в школу — сразу в третий класс.

Пожалуй, самым близким для Рэя человеком — не считая, конечно, Ри — был Генри Джейстон, старший телохранитель сенатора.

Обеспечивать безопасность других людей, то есть «служить и защищать», было не только его профессией, но и призванием. Этим Джейстон занимался всю свою сознательную жизнь, и в полиции, куда пришел работать, когда ему не было и двадцати, и в Секретной службе, и теперь — став правой рукой Рамсфорда и его доверенным лицом, одним из немногих, кого сенатор допускал не только к общественной, но и к личной стороне своей жизни.