Динозавры тоже думали, что у них есть время. Почему люди в XXI веке стали одержимы идеей апокалипсиса - Марк О’Коннелл

государства всеобщего благосостояния». Маловразумительный манифест был опубликован в 1997 году и в последние годы стал культом среди специалистов в сфере технологий, поскольку Тиль назвал его книгой, которая оказала на него большое влияние. Среди других заметных личностей, продвигавших этот манифест, были основатель Netscape и венчурный капиталист Марк Андриссен и Баладжи Шринивасан, предприниматель, выступавший за полное отделение Кремниевой долины от Соединенных Штатов и за создание собственного корпоративного города-государства. Соавторами «Суверенного индивида» были Джеймс Дейл Дэвидсон, частный инвестор, дававший советы богатым о том, как извлечь выгоду из экономической катастрофы, и покойный Уильям Рис-Могг, бывший редактор «Таймс», отец Джейкоба Рис-Могга, депутата от консерваторов, горячо любимого правыми реакционными силами Британии, выступающими за брексит.

Меня заинтриговало то, что Энтони описывал книгу как ключ к отношениям между Новой Зеландией и техно-либертарианцами Кремниевой долины. Не желая обогащать Дэвидсона или же поместье Рис-Моггов, я купил в интернете подержанное издание, заплесневелые страницы которого были перепачканы высохшими соплями какого-то ковырявшегося в носу либертарианца, осваивавшего манифест до меня. Книга представляла собой мрачный взгляд на постдемократическое будущее. В дебрях аналогий со средневековым крахом феодальных властных структур нашлось несколько впечатляюще точных предсказаний о появлении онлайн-экономики и криптовалют за десять лет до изобретения биткоина. Четыреста с лишним страниц почти истерической высокопарности можно грубо разбить на следующие утверждения:

1. Демократическое национальное государство в основном действует как преступный картель, заставляя честных граждан отдавать бóльшую часть своего достатка в качестве оплаты за такие вещи, как дороги, больницы и школы.

2. Развитие интернета и появление криптовалют сделают невозможным вмешательство правительств в частные сделки и налогообложение доходов. Люди освободятся от вымогательства под предлогом защиты со стороны политической демократии.

3. Государство как политическое образование, таким образом, устареет.

4. На обломках возникнет новое глобальное устроение, власть и влияние в котором перейдут к «когнитивной элите» – классу суверенных индивидов, «владеющих значительно бóльшими ресурсами»; они перестанут подчиняться власти национальных государств и начнут перестраивать правительства в соответствии со своими целями.

«Суверенный индивид» – это самый настоящий апокалиптический текст. Дэвидсон и Рис-Могг представляют явно милленаристское[45] видение ближайшего будущего: крах старых порядков, возникновение нового мира. Либеральные демократии вымрут и будут заменены свободными конфедерациями корпоративных городов-государств. Западная цивилизация в ее нынешнем виде, уверяют авторы, закончится с наступлением тысячелетия. «Новый Суверенный индивид, – пишут Дэвидсон и Рис-Могг, – подобно мифическим богам будет действовать в той же физической среде, что и обычный подданный гражданин, но в отдельной политической реальности». Невозможно преувеличить мрачность тех крайностей будущего, наступление которого предрекает эта книга. Она – постоянное напоминание о том, что безбудущность, которую вы рисовали себе в своих самых мрачных фантазиях бессонных ночей, почти всегда является чьей-то мечтой о новом утопическом рассвете.

Дэвидсон и Рис-Могг определяют Новую Зеландию как идеальное место для нового класса суверенных индивидов, «избранный домицилий для создания богатства в информационную эпоху». Энтони указал мне на эти факты книги и даже нашел доказательства сделки с недвижимостью в середине 1990-х годов, в ходе которой гигантская овцеводческая ферма на южной оконечности Северного острова была куплена конгломератом Дэвидсона и Рис-Могга. Кроме того, в сделке участвовал Роджер Дуглас, бывший министр финансов Новой Зеландии, который в 1980-х годах руководил радикальной реструктуризацией экономики страны по неолиберальному принципу[46]. «Период так называемой роджерномики, – сказал мне Энтони, – ознаменовался распродажей государственных активов, сокращением благосостояния, дерегулированием финансовых рынков. Это создало политические условия, благодаря которым страна стала привлекательной для богатых американцев».

Тиль, как известно, был одержим творчеством Дж. Р. Р. Толкина, и его интерес к Новой Зеландии отчасти был связан со съемками Питером Джексоном экранизации «Властелина колец». Этот человек, по крайней мере, пяти своим компаниям дал названия, навеянные Средиземьем, и мечтал подростком сыграть в шахматы против робота, который мог бы обсуждать эти книги. Нельзя также сбрасывать со счетов изобилие чистой воды в стране и удобство ночных рейсов из Калифорнии. Но все это также было неотделимо от апокалиптического либертарианства. В «Суверенном индивиде» эта идеология представала в обнаженном виде: самозваная «когнитивная элита» была довольна тем, что мир рушится, коль скоро они могут продолжать создавать свое богатство в конце времен.

Должно быть, странно и тревожно новозеландцу видеть собственную страну сквозь эту странную апокалиптическую призму.

Энтони считал, что если меня интересует конец света, то я должен понять отношения между его страной и технологической элитой Кремниевой долины. А если я хочу понять это, то должен побывать в Новой Зеландии. В ходе нашей переписки сформировался план: я еду в Новую Зеландию, и мы отправляемся в апокалиптическое убежище Питера Тиля на берегу озера Ванака.

После прогулки на Маунт-Иден Энтони высадил меня у отеля. Я бросил свои сумки и пошел бродить по центральным улицам Окленда. Смена часовых поясов к тому моменту перешла в состояние диссоциативной фуги[47]. Я действовал в «режиме по умолчанию», выполняя простейшие человеческие функции. Осознав, что не ел уже около двенадцати часов и что на самом деле был ужасно голоден, я обнаружил, что бессознательно и безвольно плыву к знакомому образу Nando’s[48]. Я сделал заказ, сел и стал размышлять над абсурдностью того, что летел двадцать шесть часов на этот архипелаг в далекой юго-западной части Тихого океана, чтобы в результате очутиться в ресторане Nando’s, который ничем не отличался от Nando’s в десяти минутах ходьбы от моего дома в Дублине.

Я ждал, когда передо мной материализуются заказанные куриные бедра, жаренные на гриле, и острый рис, и пытался нащупать в себе и облечь в слова смутное понимание того, как глобализация продолжает старую колониальную привычку все нивелировать, упрощать и ассимилировать. Вдруг я заметил маленькую птичку на спинке сиденья напротив меня. Сначала я подумал, что она мне почудилась и что мое состояние фуги от смены часовых поясов перешло в откровенную зрительную галлюцинацию. Однако маленькая птичка, может, дрозд или воробей, поднялась в воздух и, взлетая, заставила молодую женщину за соседним столиком слегка пригнуться. Это стало достаточным доказательством того, что чувства меня не обманывают. Вскоре с улицы залетела еще одна птичка и ненадолго присела на диспенсер для салфеток на пустом столике, прежде чем вспорхнуть и облететь ресторан вслед за сородичем. Никто не обращал ни малейшего внимания на то, что эти птицы вели себя в помещении Nando’s как в собственном вольере.

Мне пришло в голову, что Новая Зеландия была последней страной в мире, которую заселили люди, и что до прибытия сюда маори в тринадцатом веке на этом острове не существовало ни одного млекопитающего, и что в отсутствие крупных хищников это место до той поры было, по существу, гигантским птичьим заповедником.

С