На расстоянии звездопада - Георгий Ланской

Сашка, практически пойманный с поличным, тем же вечером делал странные намеки и выжидающе смотрел, как нашкодивший пес, ожидая скандала, и, не дождавшись, ночью полез с объятиями и поцелуями. Получив удар локтем в бок, он зашипел от злости и надулся, перестав разговаривать, а потом усиленно делал вид, что в размолвке виновата она, как, впрочем, всегда.

Ульяне было все равно.

Ночью она не спала, вертелась с боку на бок, а потом легла на спину и, уставившись в потолок, сложила на груди руки. Интересно, как это – умирать? Кто это придумал и как вообще это возможно? Живешь себе, живешь и тут – бац, пора. Кто придумал это – пора?

Рано утром, хмурая, невыспавшаяся, она поехала на работу. Телевизионный сезон вот-вот должен был начаться, и в свете грядущей беготни и трясучки, всем необходимо было явиться на традиционную планерку: обсудить проекты, текучку, новых ведущих, что закрываем, что оставляем, кого увольняем. Увольнения и закрытия проектов всегда были самой обсуждаемой темой, хотя зачастую всем было заранее известно, кто пойдет под нож. Приговоренных хлопали по плечу, сочувственно поили чаем или водкой, а потом, когда те покидали стены Останкино, забывали навсегда, если только жертва не возрождалась из пепла на другом канале или другом проекте.

Впервые за долгие годы Ульяне было наплевать и на планы и на текучку, хотя именно в ее роскошную грудь то и дело плакались все увольняемые. Паркуясь у телестудии, она подумала: сегодня придется поговорить с главным, объяснить ситуацию и подумать, как быть.

Главного звали Геворгом Гаспаряном, и именно он, входивший в клуб армянской элиты, расплодившейся на современном телевидении, решал, что делать, чего не делать и кого увольнять. К Ульяне он поначалу неровно дышал, хватал за попу и все куда-то звал, но потом стал волочиться за другой ведущей, более глупой и безотказной. Но, сталкиваясь в лифте, все равно смотрел своими выпуклыми влажными глазами как-то по-особенному, да еще губами причмокивал, словно облизываясь. Если в лифте, по сути, единственном месте, где они пересекались с глазу на глаз, больше никого не было, Гаспарян придвигался ближе, говорил сомнительные комплименты и тискал за выдающиеся части тела. Ульяна никогда не поощряла его, но и не отталкивала, поскольку бить по рукам начальника все-таки не слишком разумно. А сейчас ей самой придется к нему идти и говорить, что, возможно, ей предстоит тяжелая операция, и возможно даже ей удалят грудь.

Или…

Плакать было нельзя. Раскисни она сейчас, на работе все сразу увидят, начнут расспрашивать, а у нее нет сил объяснять всем и каждому, что случилось. Сколько из сотрудников посочувствует, а сколько порадуется, узнав, что сладкое место в эфире вот-вот освободится? Ульяна скорчилась за рулем своего мини-купера, с трудом сдерживая клокочущие рыдания.

Сидеть в машине бесконечно было невозможно, и она решила выходить. Глаза жгло. Ульяна нацепила очки, бросила взгляд в зеркало и, вздохнув, вылезла из машины. На припарковавшийся рядом «мерседес» она даже не посмотрела до того момента, пока ее не окликнули.

– Улька, привет!

Егор Черский, черный от загара, все с теми же пакетами, набитыми едой, радостно скалился ей в лицо, и впервые в жизни, не испытывающая к нему абсолютно никакого негатива Ульяна захотела сунуть в клатч что-нибудь тяжелое и пересчитать его великолепные зубы.

– Здравствуй, Гоша, – сдержано ответила она. Голос, по крайней мере, звучал естественно, а что глаза под очками были красными, он не видел.

– Отлично выглядишь, – сказал Черский и озабоченно добавил: – Мать, мы не на одном курорте ли загорали? Ты тоже из Испании?

– Я на Мальдивах была.

– Да что ты? В обитель балерины Клочковой? – рассмеялся Егор и подхватив ее под руку, потащил в Останкино. – По-моему, там уже не осталось не юзаных пляжей, где за ней не охотились бы папарацци. Скажи мне, Некрасова, за тобой на Мальдивах охотились папарацци?

Увядающая красотка, несостоявшаяся прима Большого театра Наденька Клочкова, действительно, периодически становилась предметом охоты папарацци или теми, кто себя так называл, тщательно скрываемыми и проплаченными. Стоило несчастной балерине уединиться где-то с новым кавалером или хорошо известным публике певцом Николаем Быковым, как фотографы налетали на них, словно комары. А потом в прессе появлялись отлично ретушированные снимки, на которых грациозная Наденька и роскошный Николай в статуарных позах предавались или делали вид, что предавались первородному греху. На людях оба то стыдливо открещивались от романа, то бросались с поцелуями, видимо, так и не определив, какая из версий больше заводит публику. Попривыкшая публика реагировала вяло. Подогревать к себе интерес приходилось съемками в ток-шоу, которые Клочкова и Быков оплачивали из отощавших кошельков спонсоров. Оба долго напрашивались потом в программу к Ульяне, но она лишь посмеивалась, отсылая к начальству, мол, не имеет она права решать такие вопросы.

– Да Господь с тобой, – усмехнулась Ульяна. – Кто я такая, чтобы ради меня организовывать дорогостоящую командировку?

– А она кто? – фыркнул Егор. – Псевдороман с Быковым сошел на «нет», желающих пригласить на корпоративы стало меньше, ряды олигархов, претендующие на руку и сердце, поредели. А годы идут, Улечка, годы идут… Слышала, что ее последнее шоу провалилось? По-моему, она даже трети зала не собрала.

– Гош, честно говоря, мне до Клочковой нет никакого дела, – скривилась Ульяна.

– Ну да, ну да, – ответил Егор со странной интонацией. – Я тоже слышал про ваши перестановки. Даже не знаю, что сказать. Сама-то что думаешь?

Ульяна пожала плечами.

– Ничего я не думаю, – честно сказала она. – Не до того мне, откровенно говоря.

У Черского, судя по всему, тоже были тренированные уши, потому что он даже слегка притормозил и посмотрел на нее с подозрением, но сказать ничего не успел. В вестибюле было слишком много народу. Ульяна еще долго копалась в сумке, разыскивая электронный пропуск, а Егора, приложившего свой к панели турникета, уже подхватил какой-то лысый мужичок, ростом с сидящую собаку и начал яростно жестикулировать, рыча на все помещение о сорванных съемках, неустойках и проплаченном эфире. Черский морщился и терпел, поглядывая на собеседника сверху вниз. На холеном лице просматривалось тщательно скрываемое бешенство.

Бросив на них равнодушный взгляд, Ульяна прошла через турникет и направилась к лифту.

На пути в конференц-зал Ульяну перехватила Лерка, курившая на лестнице и бдительно поглядывающая в сторону лифта. Увидев подругу, она торопливо загасила сигарету и, подхватив Ульяну под локоть, потащила в сторону.

– Где ты лазишь? – сердито спросила она. – Планерка вот-вот начнется…

– И тебе здравствуй, – вздохнула Ульяна, торопливо перебирая ногами. Подруга летела вперед, как субмарина, и только удлиненное блондинистое каре развевалось флагом.

Лера Верховцева была «многостаночницей», сотрудничала сразу с несколькими каналами и везде умудрялась получать твердый оклад, а не какие-то разовые гонорары, чем Ульяну невероятно восхищала. Начинала она в музыкальном шоу, где в паре с ней часто работал Черский, а потом, подзаработав денег и подкорректировав фигуру, Лера, в новом статусе секс-символа, перебралась на более серьезные каналы. Она же вела концерты, ток-шоу, снималась в сериалах и клипах. На канале, где работала Ульяна, Лерка, в расшитых стразами платьях, увешанная бриллиантами, в компании еще трех отгламуренных див кино и эстрады, давала советы унылым домохозяйкам, как вернуть страсть мужа и при этом отлично выглядеть, зарабатывая в месяц шесть тысяч рублей.