Великие рыбы - Сухбат Афлатуни

сегодня войти туда!» Был усечен мечом.

Патрикий, родом из Адрианополя. Прятался в пещере вместе с несколькими монахами; когда их убежище было открыто, вышел из нее и свидетельствовал, что прятался там один, не выдав остальных. Будучи отведенным в церковь, погиб от дыма.

Протодиакон Анастасий.

Авва Косма.

И еще шестнадцать монахов, погибших в то воскресное утро.

Весть об избиении савваитов разнеслась далеко за пределы Иудейской пустыни.

В Константинополе начали готовиться к новому походу против арабов; в марте следующего, 797 года войска были собраны. Но император Константин, едва выступив с войском из Константинополя, вернулся обратно. Другая, гораздо более сложная война шла в то время – между Константином и его матерью Ириной. Константин боялся надолго оставлять столицу.

Эхо савваитского погрома докатится и до западных земель, до далекого Аахена, столицы короля франков Карла. В конце 797 года Карл отправит в Ракку посольство. Посланцам было велено просить халифа, чтобы тот положил конец подобным злодеяниям; посольство также везло пожертвования для иерусалимских христиан. Халиф посланцев принял и выслушал, а Карлу в подарок отправил слона.

Лавра Саввы Освященного залечивала раны. Бедуины оставили ее в покое: может, Харун ар-Рашид все же что-то предпринял. Но главной причиной было поветрие, вспыхнувшее среди бедуинов, и они не успевали хоронить и сбрасывали своих мертвецов в ущелья. И снова долина наполнилась плачем – голосили бедуинские женщины, царапая себе лицо и оплакивая своих мужей, курчавых детей, братьев и прочую родню.

Харун ар-Рашид проведет в Ракке последние тринадцать сумеречных лет своего царствования. Халифат продолжал распадаться, приток в казну иссякал; халиф уничтожал своих визирей; требовал, чтобы его врагов казнили перед ним, и наблюдал их мучения.

Он умрет от болей в желудке 24 марта 809 года во время похода на мятежный Хорасан.

Харун сам выбрал себе погребальный саван и приказал вырыть для себя могилу. Заглянул в нее, огладил ладонью землю. Поглядел на безмолвную свиту, стоявшую сзади.

Где цари и те, кто жил до тебя?

Они ушли путем, по которому уйдешь и ты.

Ты так радовался этому миру,

Твои уши были готовы беспрестанно внимать лести.

Возьми то, что дарует тебе этот мир.

А смерть – конец всего.

Это были стихи Абу-ль-Атахии, его любимого поэта.

– Не правда ли, – голос халифа дрогнул, – это написано про меня?

Могила Харуна исчезнет.

Да и от багдадских дворцов, и от Дворца мира скоро останутся лишь развалины.

Я соберу все народы, и приведу их в долину Иосафата, и там произведу над ними суд за народ Мой.

И народы медленно поднимаются из земли.

Раскрываются с хрустом гробницы, отваливаются камни из пещерных гробов и катятся вниз.

Море выплевывает мертвецов, начинает шевелиться земля городских кладбищ.

Толпы, толпы в долине суда! ибо близок день Господень к долине суда!

Народы движутся в долину Иосафата, долину плача, долину царей, озаряемые вспышками ночного неба. Они заполняют ее и замирают, ожидая суда. Восток уже посветлел, наливаясь золотом и кровью. Вот-вот придет Судия, и наступит утро.

Феодор, Феоктиста

Он заболел. Боли в желудке возрастали, его мутило, он глядел на еду, с усилием заставляя себя есть хоть немного.

Четыре дня он провел на лежанке, не переставая, впрочем, диктовать письма и принимать отчеты.

Когда становилось тяжелее, замолкал и, шевеля губами, произносил беззвучную молитву. Иногда слышался ему легкий женский голос, читавший где-то поблизости Псалтырь, «Блаженны непорочные…». Это был голос матери, других женщин здесь, в обители, быть не могло. Впрочем, и матери здесь тоже быть не могло.

Он мотал головой, и мухи, собравшиеся на принесенную ему еду, с жужжанием поднимались в воздух. Некоторые садились на него, ползли по рукам, и он сердито отмахивался: «Прочь, прочь, иконоборцы проклятые!»

Болезнь ослабила его, но ум был чист и крепок.

Он вспоминал стихотворение, которое написал когда-то, еще в первую пору своего игуменства. Он сочинил тогда множество стихотворных посвящений братьям, несшим разные послушания: будильщикам, портным, поварам. И больным, да, и больным тоже.

Эту болезнь прими как благодатный дар;

вот и тебя Божья коснулась забота.

Как отроки те в печи, угашай огонь

росою благодарности терпеливой.

Иовом стань, вспомяни, что он говорил,

не осквернив себя ни единым словом.

Мимо тебя кто прошел, не взглянув, – молчи;

все, что тебе дают, принимай послушно,

чтобы страданье на пользу сердцу пошло.

«Эту болезнь прими как благодатный дар…» Он принимает. И пламень пещной не так жжет. И снова слышит тихий голос, читающий Псалтырь, голос матери.

Ее звали Феоктиста. А отца – Фотин.

Оба были из знатных семей. Фотин служил при дворе казначеем. Феоктиста, как и положено жене, пребывала дома.

Он, сын Фотина и Феоктисты, родился в стольном граде Константинополе в 759 году от Рождества Христова.

Когда младенца показали матери, она перекрестила его. Повитуха хотела надеть на дитя амулет от сглаза, но Феоктиста отвела руку с амулетом. И снова перекрестила сына.

Младенцу дали имя Феодор – «Божий дар».

В смутное время появился на свет Феодор.

Над всей империей стелился густой дым иконоборчества. Горели иконы.

За пять лет до рождения Феодора, в 754 году, Константин Пятый собрал иконоборческий собор.

28 августа решения собора были зачитаны на константинопольском ипподроме.

– Всякая икона, – выкрикивал глашатай, – сделанная из какого угодно вещества, а также писанная красками при помощи нечестивого искусства живописцев, да будет извергаема из церкви!

Слова тонули в реве и рукоплесканиях. Иконоборцы, заполнившие трибуны, выражали свое ликование.

Над империей стелется дым. Лики Спасителя, Богородицы, святых объяты языками пламени.

У Феодора было двое братьев, Иосиф и Евфимий, и сестра, чье имя не сохранилось.

Отец весь день отсутствовал, трудясь на казначейской службе; детей растила Феоктиста.

Сама Феоктиста осиротела рано, родителей унесла чума; ее с сестрой и четырьмя братьями взяла под опеку родня. Старший, Платон, начал службу при дворе, но затем принял монашество и удалился в монастырь в Символех, в Вифинии, где трудился над переписыванием книг. Двое братьев последовали за ним.

Грамотой и начатками наук Феоктиста овладевала уже в замужестве. А перед сном и после сна учила наизусть Псалтырь.

– Блаженны непорочные в пути… – читала при мерцании светильника, не выпуская из рук пряжи или шитья.

Усилилось преследование иконопочитателей; особенно монахов, ученнейшей части империи.

«Некоторым поджигали бороды, у других выдергивали волосы, иным разбивали головы священными досками,