Ретроградный Меркурий - Ольга Пряникова

вызвать наряд. – Митя удивленно посмотрел на бутылку, которую до сих пор держал в руках. – Записывайте адрес.

Тут ее бывший супруг все-таки ворвался на кухню. Он был уже в плаще и ботинках.

– Вы оба невменяемые, вы просто сдурели, оба! – Он вырвал у нее из рук трубку, нажал отбой. – Ты посмотри на себя, посмотри! И на него посмотри! Сейчас же полиция приедет, какого черта вы оба вытворяете?

Бросил трубку на подоконник.

– Я ухожу. Закрой за мной. Или ты закрой, придурок. Где ты только его нашла, это же надо было поискать…

Митя уронил голову на сложенные руки и заплакал.

В холле поликлиники Управления делами Президента РФ стоял уставший охранник. Над его головой солнце нещадно светило ему в лицо через стеклянный купол.

Он вяло разглядывал одну из посетительниц – молодую красивую девушку восточного вида с длинной пушистой косой, ничем не перевязанной на конце.

Этой косой она и привлекла его внимание – ему казалось, что женщины сейчас кос не носят, а жаль.

Она расплачивалась на кассе, затем прошла мимо него к лифту, нажала кнопку и доброжелательно поинтересовалась, на каком этаже находится триста второй кабинет.

Охранник удивился – это был кабинет заведующего отделением психиатрии, старого кобеля Эрзина.

Девушка была миниатюрна, прекрасно сложена, улыбалась беззащитно и вежливо. И на сумасшедшую похожа не была.

Совсем другое мнение о ней молниеносно составил сам доктор Эрзин. Он сразу узнал Катю, вспомнил ее фотографию, вспомнил и недавнюю историю своего несчастного пациента – режиссера Мальцева. Совсем недавно он сидел вот тут, на Катином теперешнем месте, в мягком кресле у окна и рассказывал трагическую историю своих отношений именно с этой девушкой – сомнений быть не могло.

«Исчадие ада», – быстро поставил он диагноз, ловя своим взглядом ее черные глаза испуганной лани.

Катя сразу почувствовала скептическое отношение Эрзина. Соперник оказался несколько хитрее, чем она ожидала, но отступать было уже поздно.

– Ефим Михайлович, если не ошибаюсь?

Доктор кивнул, улыбнувшись самой своей располагающей улыбкой. Раскрыл карту и занес ручку над первой чистой страницей.

– Начнем с главного – какие у вас жалобы?

Катя выдержала необходимую паузу.

– Знаете, доктор, мне кажется, у меня депрессия. И некоторые навязчивые мысли…

Ефим Михайлович заинтересованно поднял глаза от карты, перестал строчить.

– Простите, какого характера?

– Мне трудно сказать…

«Как же они похожи с Мальцевым. Есть, есть что-то общее. Оба мнутся, не решаются, оба готовы врать, лишь бы не раскрывать всю картину. Стыдятся они оба этой ситуации. И оба доведены до крайности. Надо бы это записать, это очень интересно», – отметил Эрзин.

А вслух сказал:

– Давайте, я попробую задавать вам наводящие вопросы. Сон хороший?

– Сон? – Катя округлила глаза. Она уже не помнила, когда в последний раз ее ночной короткий обморок можно было назвать сном. – Сон отличный, да.

– Питаетесь хорошо? Что сегодня ели?

– Не могу пожаловаться, знаете… Питаюсь очень хорошо, аппетит отличный. Круассаны сегодня, омлет, тосты с маслом, кашу. Я кашу каждый день, обязательно ем. – Помолчав, она развила свою фантазию: – Я разные готовлю, чередую. А кофеиносодержащие напитки я не пью.

Эрзин смотрел на нее в упор. Он уже давно разглядел трясущиеся руки, красные глаза и болезненную худобу – прикрытые длинными рукавами руки-палочки. Она выглядела иссушенной, как многие спортсменки. И измученной.

Он не сомневался, что ничего, кроме кофе, она сегодня не пила и не ела. На самом деле она сидела на кофе уже несколько дней.

– Послушайте, девушка… Я не помню ваше имя-отчество, – Эрзин заглянул в начало медкарты.

– Если можно, называйте меня Катей, – она вымученно и фальшиво улыбнулась, – я ведь по возрасту гожусь вам в дочери.

«А по уму во внучки», – оба подумали это совершенно синхронно.

Но вслух никто ничего не сказал.

– В чем же, как вы считаете, заключаются проявления вашей депрессии? Что заставило вас обратиться к врачу?

На секунду Катя сама задумалась – что ж…

Шанс, что он проговорится и расскажет ей что-то о Мите, – был. Шанс встретить Митю здесь или найти его карту тоже существовал. Но ей показалось, что есть и другая причина.

– Мне очень плохо, – вдруг сказала она изменившимся голосом.

Совсем другим, нормальным тоном. Она была искренна.

– Екатерина…

– Не называйте меня так, пожалуйста, я терпеть не могу!

– Хорошо. – Эрзин записал «Раздражительность, нарушения сна, сниженный аппетит».

– Прекратите вы строчить.

«О, это что-то новенькое. Быстро выходит из себя, если не получает внимания. Не терпит, чтобы от нее отвлекались, – надо запомнить, а при ней стараться ничего не записывать, включать незаметно диктофон».

Катя молча заплакала.

Эрзин этого никак не ожидал. Но не кинулся ее утешать – этот кабинет видел и не такие истерики.

Молча налил ей воды, повернулся к окну, слышал, как стучат ее зубы о стекло.

«Кошмар, кошмар, так себя довести. Кто же из них двоих кого мучает?»

Допив воду, она поставила стакан на стол и почти прошептала, опустив глаза:

– Помогите мне, я прошу. Вы же врач. Вы не можете отказать, вы давали клятву…

Эрзин уставился на нее в упор.

Маленькая, сжатая в пружину, она сидела, вцепившись в ручки кресла так сильно, что костяшки пальцев побелели…

Если этот Мальцев рассказывал о ней правду, то она могла бы представлять огромный интерес для любого психоаналитика. И она была так красива…

Свободного времени у Маши совсем не было. Она приходила домой вымотанная, с тяжелыми пакетами.

Митя не выходил ее встречать, но всегда радовался, наивно не замечая ее усталого лица и недовольного вида.

Она сразу шла на кухню и начинала причитать – кругом валялся мусор, объедки какие-то, окурки, устало плавали в кастрюле позавчерашние пельмени.

Митя считал их крохотную кухоньку своим рабочим кабинетом, потому что там можно было курить.

Маша кидалась распахивать окна, театрально закашливалась, потом начинала мыть все вокруг и разбирать сумки.

Они почти не разговаривали, но при этом мешали друг другу – Мите нужно было сосредоточиться. Маша же все это время боролась с собой, вела эмоциональные внутренние монологи, которые часто выплескивались наружу.

Ужинали обычно за полночь, потом Маша снова мыла посуду и, стащив с себя одежду, падала спать. Вставала она в шесть. Митя же сидел до рассвета – ему даже нравилось это одиночество, он всегда говорил, что творческому человеку нужно больше личного пространства.

Жене он искренне сочувствовал, видя, как она бьется на всех фронтах, но помочь ничем не мог и смирился с мыслью, что трудности – это неотъемлемая часть совместной жизни с таким человеком.

Однажды ночью он, как обычно, курил и размышлял о новом сценарии, а Маша, шатаясь от усталости, резала овощи для