Ретроградный Меркурий - Ольга Пряникова

его ежедневного любимого блюда – тушеного мяса с овощами.

Митя был язвенник, поэтому Маша готовила на день вперед, чтобы он мог поесть до вечера.

Резкий звук вывел его из задумчивого состояния – что-то звякнуло, кто-то вскрикнул. Он привычно буркнул через плечо какое-то замечание – Митя терпеть не мог, когда его отвлекали. Но Маша промолчала, что было странным.

Обернувшись, он обнаружил, что она прижала порезанный палец к губам.

Надо было встать, подойти, обнять, помочь, но он сидел как приклеенный. Что-то мешало ему проявить нежность, но эмоции все же вылились наружу, и он сказал ей что-то вроде: «Может, тебе не надо готовить в половине первого ночи, раз так устала?» – на что она ответила в тон ему: «Может, мне и любить тебя не надо?»

В ее взгляде было столько отчаяния и готовности пожертвовать собой, что муж захлебнулся собственными словами. Сидел как пень и корил себя за неуклюжесть.

Маша перевязала палец, поужинали в глухом молчании.

Назавтра она уехала рано утром, они даже не попрощались, потому что Мите нужно было выспаться.

– Вообще-то мне с ней хорошо, я люблю ее. Но мы стали чаще ссориться, – рассказывал он доктору Эрзину уже вечером. И какая-то… обида. Какая у меня может быть на нее обида, на что?

Ефим Михайлович внимательно слушал, сложив пальцы домиком. Молчал, вставлял реплики только тогда, когда пациент этого явно ждал.

– С тех пор, как я перестал… с тех пор, как Катя оставила меня в покое, – продолжал Митя неуверенно, – мне стало гораздо проще, но я совсем не стал спокойнее. Я уверен, что все это вернется, что этот кошмар будет продолжаться до самого моего конца. И Соня… предала меня. – Он понурился, и доктор, поняв, что тот самый момент настал, задал очень правильный вопрос:

– Дмитрий Юрьевич, а ваши отношения с женой раньше были другими?

– Да, – встрепенулся Митя, – было все иначе. Ей нравилось то, что я снимаю, она уважала и слушалась меня. Она вообще-то яркая девушка, но тогда ей было совсем мало лет, она только что закончила школу в Питере. А я там снимал. Когда предложили работу в Москве, я переехал уже с ней. Лет десять прошло. Даже больше.

– А вам не кажется, что за эти годы она немного устала? – Эрзин чуть не употребил слово «нянчиться», но вовремя осекся. – Ухаживать за вами, поддерживать вас, терпеть сложности вашей профессии? Ведь вам комфортно с такими женщинами, как она или Соня?

– Устала, конечно. Но она же жена. Мы одна семья, я тоже ее всегда поддерживаю. И Соня была мне настоящим другом. Сколько я для нее сделал, вы бы знали!

– Я могу предположить, с Катей вы чувствовали себя иначе. Вы не замечали?

Митя задумался. Он все прекрасно понимал.

Очаровательное существо – само собой, но было же что-то еще, мало ли очаровательных существ крутятся вокруг него на съемочной площадке. Правда, им всем от него что-то нужно, будь он слесарем, а не режиссером, они бы переехали его на своих маленьких красненьких машинках… А Катя…

Он не мог додумать до конца ни одну мысль.

– Закуривайте, Дмитрий Юрьевич, – Ефим Михайлович откинулся в кресле, – и я с вами заодно. – Он начал раскуривать трубку, что всегда успокаивало пациента, а самому доктору давало нужную паузу. – Знаете ли вы, дорогой мой, о такой особенности человеческой психики, которая называется «необъективность»? Проще скажу: мы видим себя такими, какими нас видят окружающие. Они – наше зеркало, наш фотоаппарат. Человек не может увидеть себя сам, ему нужно отражение. И наши близкие люди всегда являются основой этого отражения. То, какими они видят нас, ложится в базу нашей самооценки.

«Какой ужас», – подумал Митя.

А Эрзин продолжал, неумолимо приближаясь к жестокой развязке:

– Хочу сказать, что наши женщины – особенно! Я подчеркиваю – особенно сильно влияют на это отражение. И мы зачастую выбираем не ту женщину, которая нравится нам по своим качествам, а ту, которая отражает нам то, что мы хотим в себе увидеть. Да, да, мой дорогой. – Довольный произведенным эффектом, доктор попыхивал трубкой, украдкой наблюдая за реакцией пациента. – Вот ваша Катерина, она же за вами не ухаживала годами, не готовила, не стирала, не выслушивала ваши производственные исповеди среди ночи. Ваша связь всегда носила романтический характер. Ее маниакальная увлеченность вами разве не выглядит немного лестно? Вы для нее – кумир и объект вожделения, лишенный недостатков. А вот эта ваша дама… и ваша жена – они любят вас не снизу вверх, а с оттенком опекунства, как свое произведение, объект заботы и бесконечных хлопот. Вы же, я прошу меня извинить, еще и увлекаетесь алкоголем. Это, знаете ли, сказывается…

В целом такой подход Митю устраивал. Ефим Михайлович всегда действовал на него успокаивающе.

Сеанс закончился чуть раньше обычного – Эрзин куда-то спешил, поэтому, извинившись, проводил Митю до лифтового холла, а затем наблюдал, как тот понуро идет через двор, неловко борясь с зонтом.

Совершенно никуда доктор не торопился, он ждал Катю. Он предполагал, что она немного опоздает, но решил перестраховаться и выпроводил Митю пораньше.

Он не догадывался, что она давно наблюдает за подъездом клиники из машины.

Митя, бредущий через двор под дождем, не остался ею незамеченным и сильно взволновал, но она не побежала за ним, а, выждав положенное время, нежно постучала в дверь Эрзина ровно в семь вечера, как и было договорено.

Теперь она приходила в этот кабинет дважды в неделю, сама толком не понимая, зачем и чего ждет от доктора – откровений про Митю? Психологической помощи ей самой?

Эрзин вызывал теперь у Кати все большую симпатию: казалось, он очень ей сочувствовал. От нее также не ускользнуло и мужское восхищение старика.

О Мите она пока ему не рассказывала, но понимала, что сделать это придется – ее состояние зависело от этой одержимости. Даже сама мысль о том, что рано или поздно от этой маниакальной страсти придется избавиться, ее пугала. Казалось, без погони за ним вся жизнь потеряет свой каркас и рухнет на землю. Другого смысла у нее теперь не было, и она это понимала безо всякого психотерапевта.

Митя тоже это прекрасно понимал. Именно поэтому он знал, что в покое Катя его не оставит. Он ежеминутно ждал нападения, поэтому радовался, что Маша уехала.

Справедливости ради надо сказать, что без жены он всегда тосковал, да и быт значительно усложнялся. Разумеется, его не беспокоил беспорядок, а еды ему Маша наготовила дня на три, но эти три дня кончились, и он поздно вечером, после рабочего дня, сверяясь со списком, отправился в