В котле сатаны - Сергей Иванович Зверев

– солдаты! Пускай в юбках, зато с винтовками, с которыми умеем обращаться так, что вам и не снилось. Мы отряд особого назначения, снайперы, все с медалями, со значками. А вы с нами как с детьми обращаетесь!

– Да я же о вас забочусь, я не смогу вас провести через линию огня, мы не сможем пройти каменную гряду без потерь. Вас там уничтожат! Лучше мы на рассвете уйдем тем же путем, что пришли. Танки пулеметов и мин не боятся. Вы отправляетесь по лесной дороге в соседнее село. Если штаб сочтет нужным отправить вас на операцию по ликвидации немецкого соединения в каменных холмах, то пускай. Я же отказываюсь присоединять ваш отряд к своему взводу, я не знаю, как без бронетехники провести почти сто единиц личного состава напрямую к мосту.

– Вот тогда и не кричите, что вы старше по званию. Товарищ командир! – дерзко выпалила Тася, резко развернулась и зашагала в сторону сыроварни, где уже засыпали бойцы-товарищи. В ее словах звучала насмешка над осторожностью лейтенанта из танкового подразделения.

От досады Соколов застонал и сжал кулаки, опять они поругались, мир получился всего лишь на пару секунд. Как же объяснить упрямице, что он не тащит их к смертоносному полю не потому, что относится к ним как к солдатам в юбках, а потому, что не хочет оставить их там, тонких, звонкоголосых, таких беззащитных и прекрасных, умирать на белом снежном покрове.

Он вернулся обратно, уселся в углу, прокручивая раз за разом в голове спор с Тасей, находя все новые аргументы. Так и качал сам себе головой в темноте, беззвучно шевелил губами, пока не отяжелели веки. Тогда командир танкового отряда задремал на короткие часы под шелест стихающего ветра.

Кроме двух девушек, выставленных в караул, еще сон никак не шел к Гошке Федорчуку. Он мучился, кряхтел, ворочался на куске брезента и наконец не выдержал, подполз поближе к командиру своего танка, ефрейтору Бочкину, и зашептал прямо в ухо:

– Товарищ командир, товарищ Бочкин, вы спите?

– А, чего, а? – заметался сонный Николай. – Тревога?

– Тш-ш-ш, нет, нет, все тихо, – замахал на него руками танкист и просительно протянул: – Вопрос у меня к вам, важный очень.

– Ну, не тяни! Чего? Болит чего? Живот, что ли, скрутило? – буркнул сонный Бочкин.

Но Гошка покрутил головой и снова зашептал в самое ухо:

– Вот вы говорили, у вас невеста есть, а это, она чем пахнет? – и не дожидаясь ответа, затарахтел: – Я ведь почему спрашиваю, у нас девчата молоком или навозом пахнут, если с дойки идут. Ну там, духами, когда пшикнутся. А она, вот пигалица эта, которая со значком снайпера, весной пахнет. Волосы у нее, будто запах луга вдохнул, сладкой дымки, такой сладкой, как сок березовый. Или меда из разнотравья. Как так она пахнет, почему? Я все нюхал, нюхал, пока танцевал. Не пойму, будто весной пахнет! Вы же должны знать, у вас ведь невеста! А, товарищ командир, почему такой запах? Аж надышаться не можешь, все дышишь – и еще хочется!

Но ответом ему был храп командира, который от усталости не слышал его взбудораженного шепота. Гошка снова повозился на подстилке из брезента и не удержался, пробубнил:

– Я вообще считаю, не место им на войне, женщинам. Хоть вот ругайте меня, хоть ремнем охаживайте. Девчата на войне – это же… полезные, не спорю. Да только не для того они. Они же… будто бабочки или цветы там, им нельзя в грязи, в крови. Холодно опять же, а у них юбки.

Бочкин вдруг, не открывая глаз, поднял в воздух кулак:

– Опять он про эти юбки. Молчи, или врежу сейчас. Дай поспать, философ.

Федорчук вздохнул, повернулся на другой бок, поискал глазами и не нашел в толпе сгрудившихся вповалку девчонок щуплой птичьей фигурки Алены. Он носом долго тыкался в рукав своей гимнастерки, где лежала светловолосая головка девушки во время танца. Наконец парень нашел крошечное пятнышко, от которого его окутал аромат бескрайнего майского луга, прохлада тугой речной воды, тягучий нежный вкус меда с дедовской пасеки. Отчего Гошка Федорчук мгновенно уснул, окунувшись в разноцветные теплые сны до самой макушки.

Глава 4

Соколова разбудил крик, словно сирена юнкерса снова завыла над ухом. Он подскочил и спросонья наткнулся на тонкие плечи под ватником. Девушка в его руках кричала и плакала:

– Там, там они, Тасю и остальных! Помогите!

– Что? Немцы в село вошли, сюда на территорию? – он тряхнул ее, в сумерках пытаясь рассмотреть лицо девушки.

Даже в сером свете, падавшем из крошечных окошек, было видно, что лицо девушки покрыто ссадинами и следами от ударов. От ужаса и потрясения она захлебывалась слезами, никак не могла внятно сказать, что случилось. Алексей бросился к выходу, но грохота боя или лязга техники слышно не было. Нет атаки немецких сил! Танкисты и часть девушек обступили плачущую Зойку.

– Что случилось? Ты чего такая грязная? У тебя все лицо в крови! – охали товарки.

– Где немцы? Ну скажи! – парни рвались в бой с обидчиками девушки.

Только она крутила головой и захлебывалась в истерике. Тогда лейтенант открутил крышку с трофейной фляжки и почти силком влил в разбитые губы глоток спирта. Зойка закашлялась, но все-таки смогла рассказать, что с ней случилось:

– Тася, наш командир роты, она предложила нам пойти ночью на охоту, это мы так называем боевую вылазку. Ее так задело, что вы ей не доверяете, отказались наш отряд вести к зоне боевых действий. И она приказала нам взять винтовки и отправиться после бури к скалам, где засели немцы. Все почти получилось! Мы сняли охрану, расчет артиллеристов уложили, даже баки мотоциклов расстреляли, устроили им пожар. Девочки пошли обратно, сюда на завод. Но я не знаю, как так получилось. Как они нас обнаружили?! Немцы на двух бронированных машинах выскочили из-за гряды и начали нас хватать, как только мы спустились вниз к дороге через село. Они прикладами сбили нас с ног, мы даже сообразить ничего не успели. Меня тоже схватили, этот солдат, он толкнул меня на землю, кричал и пинал сапогами, а потом поволок куда-то.