В поисках Алисы - Софи Бассиньяк

— Неужели ты надеялась, что сможешь от всего этого просто отмахнуться? — язвительно спросила тетя Фига, вынимая из лакированной сумочки крохотные перчатки черной кожи. Алиса беззвучно плакала. — Эта пьянчужка была тебе матерью, хоть ты ее и не любила. — Она огляделась вокруг. — Гаже места не придумаешь! Знаешь, почему ты плачешь? Потому что понимаешь, что тоже умрешь. Хорошенькое дело! Ты плачешь, потому что труп безобразен, от него воняет и он не умеет говорить. Вы же сами захотели иметь мир без Бога, в котором мертвяк — это просто мертвяк и ничего больше. Что ж теперь плакать?

Тетя Фига обошла вокруг машины, глубоко дыша. Из-под русской шапки, съевшей пол-лица, блеснули глаза. Она подняла их к небесам, наверное обращаясь к Нему. Затем уставилась на племянницу, которая больше не плакала и молча стояла, бледная до голубизны в своем красном пальто.

— И потом, — продолжила тетя Фига чуть спокойней, — откуда в вас столько эгоизма? Достаточно трех поколений, чтобы от человека осталась одна фраза. Я, например, стану «тетей Фигой, женой Оноре, которая жила в Дьеппе», твоя мать — «Мари-Клод, которая спилась», а Клотильда — «большой умницей, которая вышла замуж за нотариуса». А еще через поколение тебя уже и на фотографии никто не узнает. А это кто, спросят обо мне, вон та толстушка с глазами навыкате, на диване, справа? — Алиса улыбнулась, и тетя Фига воодушевилась. — Видишь ли, красавица моя, и в небытии можно найти свою привлекательность. По-моему, это даже удобно — стать ничем. Мы привыкли, что должны находиться где-то — на этом свете или на том, в раю или в яме, в утробе земляного червя, — распавшиеся на маленькие кусочки. Ну разве это не утешительно — знать, что тебя нет нигде?

Алиса не смотрела на тетку, упершись взглядом в колокольню церкви.

— Почему, — выдавила она, — мать так и не бросила пить? Даже ради нас!

Тетя Фига вздохнула и принялась рыться в сумочке. Она снова прислонилась к машине и придвинулась поближе к племяннице, которая ощутила на виске мягкое касание ворсинок шапки. Закурила сигарету, обдав их обеих теплым дымом, пахнущим Востоком.

— Не всегда мы делаем то, что хотим, — сказала тетя Фига.

— Ну не надо, а? — с неожиданной злостью произнесла Алиса. Эту песню про болезнь, за которую человека нельзя судить, она слышала уже много раз.

— Твоя мать была слабой. И с детства всем недовольной. Если у нее что-то не ладилось, она всегда умела свалить вину на кого-нибудь еще — на меня, на родителей. Она решила, что она — жертва. Не знаю, почему она стала такой. Ты права, всегда можно что-то сделать. — Потом чуть помолчала и добавила: — А этот подонок Франсуа ничем ей не помог, ты уж мне поверь. — Тетя Фига нервно затянулась. — Кроме того, девчонками вы были не сахар. Ты еще ничего, а уж твоя сестрица…

— Мы были такими, какими они нас сделали, — возразила Алиса, дернув головой и почти уткнувшись лицом в блестящий мех шапки.

— Вот видишь, ты говоришь в точности как твоя мать. — Тетя Фига отодвинулась от племянницы.

— Я говорю про то, какой я была в детстве. С тех пор я стала другой. Я многое поняла. И потом, я же не валяюсь в канаве. И Клотильда тоже…

— Вот и радуйся. — Тетя Фига повернулась к Алисе и одарила ее сияющей улыбкой, словно ставила точку в разговоре. — Ладно, я пошла назад.

Алиса предупредила ее, что пройдется до города пешком, а домой вернется электричкой. Издалека она видела подъехавшую машину, кажется, директора музыкального училища. Ей ни с кем не хотелось общаться, и она быстро покинула автостоянку. Шагая улицами старого города, она добралась до центра, залитого реками огней, сверкающего и переливающегося, словно одна сплошная витрина казино. Нырнула в предпраздничную суету универмага, купила всем рождественские подарки, а себе, даже не заглянув в примерочную, выходное платье из черного бархата — дань уважения тете Фиге и ее врожденному чувству такта.

В электричке она села у окна, забаррикадировавшись пакетами, словно мешками с песком во время бомбардировки. Улыбнулась, обнаружив, что точно так же поступили и прочие редкие пассажиры вагона, так что у окон не осталось ни одного свободного места. Наверное, каждому хотелось выжать максимум удовольствия из неспешно катящегося поезда, любезно распахивающего двери на каждой остановке. «Как же я устала, сдохнуть можно, — подумала она, с завистью глядя на сидящую поодаль девушку, с аппетитом жующую плитку шоколада. — Устала и есть хочу».

Алиса закрыла глаза. Интересно, где сейчас Венсан и дети. Она испытывала потребность точно знать, где они находятся в каждый момент времени и чем заняты. Наверное, уже приехали. Приятно будет снова их увидеть. Кстати, согласится ли Ирис надеть на похороны подобающую случаю одежду? И как отреагирует Шарль, увидев гроб? Не исключено, что так же, как она. В кармане завибрировал телефон.

— Алло! — прохрипел в трубке голос Пикассо, который за последние несколько часов ни с кем не сказал ни слова. Он прочистил горло и спросил, есть ли новости.

— Слегка осрамилась в траурном зале, — призналась Алиса.

— Я вас понимаю, — неожиданно поддержал ее инспектор.

— Вы сейчас где?

— В кафе.

— В каком именно?

— Не знаю, не посмотрел на вывеску. Это на площади, тут еще напротив большое белое здание. И что-то вроде конного манежа…

— Вы на площади перед театром, — просветила его она. Представила себе инспектора в местах ее юности и умилилась.

— Кафе-то хоть приличное? — чуть иронично поинтересовался он, видно вспомнив про блинную и секту. В провинции свои табу, поди в них разберись.

— Вполне, — засмеялась Алиса. — А вечером вы что делаете?

— Ужинаю с местным инспектором.

Он повторил перед Алисой ложь, которую уже выдал Элен несколькими минутами раньше. Делать ему вечером было решительно нечего, и он этого стыдился. «Тот, кому нечего делать, — конченый человек». Кто из них первым сформулировал эту мысль — он или Элен? Впрочем, какая разница. Все это враки.

— Завтра увидимся.

И он быстро нажал отбой, чувствуя себя несчастным. Он и не догадывался, сколько народу вьется вокруг этой женщины. Образ затравленной, потерянной Алисы, сидящей у него в кабинете, потихоньку стирался. Он еще цеплялся за него, потому что другая Алиса — плотно окруженная телохранителями — в нем явно не нуждалась. Зачем себя обманывать?

Алиса поднялась к себе в комнату по черной лестнице, со сноровкой жены, живущей на средства более богатого мужа, спрятала пакеты с подарками, рухнула в кровать и уснула, вдыхая ароматы свежевыстиранного белья, заботливо постеленного мадам Гролье. Ей приснилась мать, необъяснимым образом обретшая черты ее собственной дочери. На ней было черное бархатное платье и красные кроссовки. Мать закричала, вмешиваясь в ее ссору с отцом, который почему-то думал, что именно она — его жена, и от этого крика Алиса проснулась.