Знак священного - Жан-Пьер Дюпюи

весь проект современного гуманизма состоит в том, чтобы вырвать человека из природы и превратить его в господина и владетеля мира и самого себя. В одном случае «трансгрессия» предосудительна, в другом необходима. Между ними неопределенный ряд промежуточных позиций: ученые, заняв оборону, настаивают, что человек – часть природы и что его изобретения по сути естественны, а современные технологии только ускоряют процессы, всегда и так происходившие. Разве разумная позиция не в том, чтобы ограничить воздействие человека на природу до такого вмешательства, которое не создает угрозу его благополучию или выживанию?

Боюсь, что начатая в подобном ключе дискуссия не затрагивает главного. На заднем плане любой научной и технической «парадигмы» находится то, что Карл Поппер называл «метафизической исследовательской программой» – «нетестируемая» совокупность суждений, которые принимаются за истинные и не оспариваются, то есть теоретические рамки, ограничивающие тип задаваемых вопросов, но также изначально их подсказывающие. Метафизическую исследовательскую программу NBIC пронизывает гигантский парадокс. Рассматриваемая метафизика определенно настаивает на своем монизме: сегодня уже не утверждается, что все в мире происходит из одной субстанции, но что всё – природа, жизнь, сознание – подчинено общим принципам организации. Девиз когнитивных наук – «натурализовать сознание». Задача в том, чтобы вернуть сознанию (и жизни) полноправное место в составе мира природы.

Одновременно оказывается, что предполагаемые всеобщие принципы организации – механистические. Машина для обработки информации по установленным правилам (на языке математики – алгоритм) является единой моделью всего сущего. Хронологически – вопреки, может быть, распространенному мнению – сначала к алгоритму было приравнено сознание (модель МакКаллоха-Питтса, 1943). Затем с возникновением молекулярной биологии пришла очередь жизни (Макс Дельбрюк и группа по изучению фага, 1949). И только спустя некоторое время появился тезис, согласно которому законы физики «рекурсивны» (то есть алгоритмически вычислимы с помощью машины Тьюринга).

Выходит, натурализацию сознания путают с его механизацией[79]. Как часто бывает, этот тезис лучше всего изложен в популярной литературе, поскольку по своей великой философской наивности она не обременяет себя необходимостью следить за выражениями. Футуролог Дамьен Бродерик впечатляюще резюмирует историю биологической эволюции в следующих словах:

[Вначале] генетические алгоритмы в астрономическом количестве порхали по поверхности земли и в подводных глубинах. ‹…› Наконец, сложилась вся экология живого мира планеты, которая представляется ныне колоссальным количеством информации в сжатом и схематичном виде[80].

Прокариотические и эукариотические клетки, с которых началась жизнь, приравниваются к плодам человеческого сознания – генетическим алгоритмам, которые возникнут только в последние десятилетия XX века. Эти организмы – сгусток информации, шаблон для производства живых существ. Материалистический монизм современной науки внезапно стал монизмом духовным. Если дух и природа суть одно, то это потому что природа понимается как плод сознания. В этой связи вспоминается номер знаменитого швейцарского клоуна Грока. Он, будучи великолепным концертантом, подходил к «Стейнвею», но обнаруживал, что табурет стоит слишком далеко от рояля. Тогда он, пыхтя, принимался тянуть инструмент ближе к табурету. Рояль – это природа, а табурет – сознание. Переписывание природы на языке, допускающем, что ее сотворило сознание, и позволяет сказать, что сознание приблизили к природе. Эту идею прекрасно передает оксюморон: природа стала искусственной природой.

На следующем этапе, разумеется, ставится вопрос, не может ли сознание принять эстафету у природы, чтобы эффективнее и умнее вершить ее же созидательный труд. «Почему бы не представить, что наносистемы, разработанные человеческим сознанием, обойдутся без всего этого дарвиновского блуждания, а достигнут творческого успеха, просто двигаясь по прямой?»[81] – спрашивает Бродерик. В плане компаративной культурологии американская наука – увлекательнейшее зрелище, поскольку она вынуждена вести суровый бой за изгнание из системы образования всяких следов креационизма (в том числе в таких недавних формах, как intelligent design), однако одновременно приходит к проблематике творчества окольным путем, через нанотехнологическую программу, но теперь уже с человеком в роли демиурга.

Следствия по отношению к знанию (эпистемологические следствия)

На заре Нового времени Джамбаттиста Вико постулировал знаменитую формулу «новой науки» (1725): «Verum et factum convertuntur» («истинное и сделанное взаимозаменяемы»). Мы можем рационально познать только то, чему стали причиной, что сами произвели. Изначально принцип verum factum понимался от противного: нам не познать природу так же, как Бог, поскольку он ее создал, а мы можем лишь наблюдать. Однако вскоре принцип обрел положительное значение, лучше согласующееся с постоянно возраставшей ролью нового субъективизма. То, что человек производит сам, он может рационально познать наглядным и дедуктивным путем, несмотря на ограниченность способности суждения. По критерию совершенства знания первой в порядке убывания была поставлена математика, однако за нею следовало не естествознание, а моральные и политические науки. «История [была] единственной сферой, в которой человек мог получить достоверные знания, поскольку имел дело только с плодами собственной деятельности»[82]. И все же сама наука о природе должна была с самого начала направляться уверенностью, что познать что-либо можно, лишь это делая, точнее – делая заново. «С самого начала ‹…› ученый подошел к природе с точки зрения Того, кто ее создал»[83]. Упор на процессуальное «как», а не на сущностное «что» объясняется именно этим, и этим же – в особенности – существенная роль экспериментов и моделирования в науке. «Для получения знания посредством эксперимента нужна была как минимум уверенность, что познать можно только то, что мы сами сделали, поскольку из нее следовало, что информацию о вещах, которых человек не делал, можно получить через репрезентацию и имитацию воплотивших их процессов»[84].

В случае NBIC принцип verum factum должен бы достичь своего апогея. Отныне люди будут познавать природу, не только ставя над ней эксперименты, не только ее моделируя, но и производя заново. Правда, познавать они будут уже не природу, а то, что сделали. Или скорее так: сама идея природы, полагаемой вовне своего «я», окажется пройденным этапом. С NBIC само различие между «знать» и «делать» утратит смысл – как и то, что сегодня еще отличает ученого от инженера[85].

Есть ли здесь этическая проблема? На нее с предельной остротой указала Ханна Арендт еще в 1958 году. Если знание становится чистым умением (know how) и совпадает с производительной деятельностью, остается невостребованным то, что мы называем мыслью. Арендт писала:

Может так случиться, что мы, земные создания, начавшие действовать как обитатели вселенной, так и не сможем понять, а значит осмыслить и выразить вещи, которые вместе с тем способны сделать. ‹…› Если знание (в современном понимании как умение) и мысль навсегда разделятся, то мы останемся игрушками да рабами не столько своих машин, сколько своих практических умений, бездумными созданиями, отданными на милость всех технически возможных устройств, сколь бы губительными они ни были[86].

Знакомясь в переводе с фрагментом, который я только что процитировал, читатель упускает важный момент. Английское слово, переведенное как «бездумные», thoughtless, – это предикат, который Арендт несколько лет спустя использует, говоря об Эйхмане. Связь между близорукостью, бездумностью («thoughtlessness») и чудовищным преступлением – ее постоянная тема.

Следствия для самой возможности этики (этические следствия)

Через отношение к природе как к некой рукотворности человек наделяет себя правом воздействовать на нее на уровне, достичь которого не мечтала до сих пор никакая техно-наука. Человек вправе надеяться не только манипулировать этой искусственной природой, но и создавать ее сообразно своим желаниям и целям. Нанотехнологии открывают огромный континент, который человеку придется упорядочить, если он хочет наделить его смыслом и целью. Поэтому человеческому субъекту потребуется больше