Сорняк - Джузеппе Грассонелли

Я решил больше не показываться на людях и заперся дома, но тут меня начала преследовать родня: они требовали, чтобы я подумал о своем будущем. Хотели сделать из меня торговца рыбой. Я представил, что придется вставать в четыре утра и вкалывать по двадцать часов в сутки в холодильной камере. Родственники даже слушать меня не желали, им в голову не приходило, что я хочу вернуться в Германию. Но я-то уже определился: вот закончится лето, и уеду в Гамбург.

Жизнь на Сицилии, казалось, была не для меня. Да, это земля сочных и ярких красок, насыщенных вкусов, запахов – но что она может предложить молодому человеку? Ничего. Разве смог бы я прожить в городишке с одним кинотеатром и бильярдным залом? Я не выдержал бы без бассейна, сауны, теннисного корта, мощных машин, красивых женщин и игрового азарта. Нет, жизнь на Сицилии подобна смерти. Я любил свою семью и готов был отдать за них жизнь, но не позволил бы пленить свое тело и разум прозябанием в Казамарине.

Но именно в то жаркое лето в городке произошли убийства. Тогда меня это не особенно заинтересовало, но поразил тот факт, что все убитые носили фамилию Резина.

Позднее мне все стало ясно.

Каждый сидел за отдельным столом со своей родней. Наши взгляды встретились. Гул голосов, музыка – народ пел и танцевал. Я, Манчино и Гроссо подняли бокалы за нашу дружбу и произнесли беззвучно, лишь шевеля губами, школьную клятву верности.

Я поставил бокал на стол, обернулся и посмотрел прямо в глаза отцу. Он покачал головой: он догадался! Только он понял нашу тайную клятву. Боже мой, он всегда относился ко мне как к мальчишке. Не знаю, какие мысли вертелись у него в голове, но отец понимал, что мы с Манчино и Гроссо храним свои секреты. Впрочем, мы втроем всю жизнь были не разлей вода. Наши отцы всегда чуяли, что мы в сговоре: когда нас допрашивали после очередной проделки, мы с невинным видом твердили одну и ту же версию истории. И даже побоями от нас ничего не могли добиться. А после мы частенько смеялись над полученными синяками – наша шкура просто пестрела лилово-черными подтеками.

Постепенно суровым родителям прискучило колотить нас. Они пытались помешать нам видеться друг с другом. Но от этого наша дружба только крепла. Каждый раз, когда отец спрашивал, с кем я шатался, я отвечал: “С Нелло и Тино”. В конце концов он смирился.

Чуть поодаль сидел Тото. Я с радостью поздоровался с ним. Мне, и правда, было приятно встретить его спустя много лет. Я силился припомнить, когда мы виделись в последний раз, и в памяти всплыл случай с мотоциклом карабинеров, когда Тото в шутку подставил меня, а я всыпал ему как следует.

Тото робко ответил на мое приветствие. Я подошел к нему и крепко обнял, отметив про себя, что его встречное объятие было каким-то вялым, почти неохотным. Он познакомил меня с женой и дочкой, прелестной малышкой нескольких месяцев от роду. Мы побеседовали о том о сем, потом он отлучился вместе с женой в туалет, чтобы сменить малышке подгузник.

Мы с друзьями весь вечер отплясывали с матронами из нашего квартала, которые почти что вырастили нас, даря свою ласку и любовь, а иногда не скупясь и на подзатыльники.

Даже Калуццо подобрел. Раньше он всю душу вкладывал в свой огород и увлекался цветоводством. Вечерами после работы он пропадал в своем садике, который находился рядом с футбольным полем. Если мяч попадал к нему в сад – значит, игре конец. Калуццо отбирал мяч без всякой жалости. За это мы платили разбитыми вдребезги окнами в его доме. Однажды Калуццо поймал Гроссо и пребольно отодрал его за ухо. Тогда мы с Тино набрали увесистых камней и пригрозили, что, если Калуццо не отпустит нашего приятеля, мы запустим их не только в его окно. Он испугался и отпустил Гроссо. И слава Богу, ведь иначе я размозжил бы Калуццо голову.

За пару дней до свадьбы мы пригласили Калуццо в таверну посмеяться над старыми временами и напоили его. Это было что-то вроде вендетты. Калуццо разгадал наш план и, вконец пьяный, сказал:

– Вы правы, мерзавцы. Мне следовало не мячи у вас отнимать, а головы откручивать. Ух, и попортили же вы мне крови, маленькие ублюдки!

Мы засмеялись и поняли, что слегка переусердствовали в школьные годы. Вообще я еще раньше пытался помириться с ним, привезя из Германии целый ящик семян и разных средств для ухода за садом, но окончательно мы помирились только в тот вечер.

Свадьба Тино удалась на славу. Сбылась мечта влюбленных. Особенно счастлива была невеста, сиротка Марчелла: ее отец-рыбак погиб в море, а мать вскоре скончалась от тяжелой болезни. Я был растроган, наблюдая за счастливой парой. Возможно, я немного перебрал – не смог удержаться от слез.

Между тем Гроссо сидел напротив и ворчал, изображая скупердяя: мол, он согласился разделить расходы на свадьбу Тино только при условии, что мы скинемся и на его свадьбу. Но это было сказано для проформы. На самом деле, Гроссо отдал бы Тино и мне последнюю рубашку, но никогда не признался бы в собственной щедрости. Таков уж его характер. Я подарил невесте платье – Тино с Марчеллой были в восторге, и я сам разделил их радость. Я любил своих друзей, а они любили меня.

Так закончилось лето 1986 года. Настала пора уезжать. Я почти тайком забронировал рейс в Гамбург и чуть ли не в последний момент предупредил всех о своем отъезде.

Это случилось августовским вечером. Я сидел за столом с друзьями и родными и пытался объяснить деду и дядьям – за обедом я сообщил им о своем отъезде в Гамбург, – что никак не могу согласиться на их настойчивые уговоры остаться в Казамарине.

Мое решение стало для них настоящим ударом. Они ведь уже решили за меня, что мне делать в будущем, и вот теперь целый день отказывались даже разговаривать.

Я знал, они волновались за меня, желали мне добра, но я и слышать не хотел о том, чтобы остаться.

– Ты не прав, – не сдавались они.

Часть родственников даже поссорилась с тем моим дядей, который, по их мнению, надоумил меня ехать в “проклятый Гамбург”, город развратный и порочный. Все семейство предрекало мне скорую и ужасную смерть: “Тебя, точно, прибьет какой-нибудь сутенер, или станешь наркоманом, или подцепишь страшную болезнь”.

Возражать было бесполезно, они слушать ничего не желали. Нашелся даже родственник, который без лишних слов приказал мне остаться.

– Непременно останусь, – ответил я. – Если только вы меня свяжете.

Я был непреклонен. “Завтра вечером буду ужинать в Санкт-Паули, в китайском ресторане, с Чикси, красоткой с миндалевидными глазами и нежным взглядом”, – думал я, пока их слова сотрясали воздух жаркого летнего вечера.

Тем временем мимо прошла Кончетта, подруга детства. Она прогуливалась с другими девушками. Глазами она дала мне знак следовать за ней. Я встал из-за стола, поцеловал только деда и сказал ему, что отлучусь на несколько минут. Он попытался изобразить суровость, но глаза его смеялись: как всегда, дед на моей стороне, подумал я…