Сен-Жюст. Живой меч, или Этюд о счастье - Валерий Шумилов

Да, тогда все просвещенные люди бредили необъяснимой «силой электричества». Небесное электричество… животное электричество… магнетическое электричество… Бюиссар, помнится, написал тогда целый трактат об электрической силе. Но выступил на процессе Виссери не он, а Робеспьер, – мэтр Бюиссар тогда оказался слишком занят, ну а Максимилиан его не подвел.

Выступил он блестяще. И в первый, и во второй раз. Доказал всем маловерам пользу такого дьявольского приспособления, как молниеотвод, который был создан вовсе не для вызывания пожаров (тем более на дома соседей!), а для их предотвращения при ударе молнии в жилые дома (так что соседям любителя небесной физики Виссери для пущей безопасности жилищ не мешало бы самим поставить на крыши домов такие же «богопротивные» штуки!).

Больше всех был восхищен Бюиссар, опубликовавшей о процессе Виссери и о защитнике передовых научных идей Робеспьере статью в «Меркюр де Франс». Был доволен и сам виновник процесса. Не без некоторого нажима со стороны Максимилиана, Виссери издал обе защитительные речи отдельной брошюрой. Разумеется, за свой счет. Чем, впрочем, добавил и себе популярности.

Итак, устроитель молниеотвода Виссери, его адвокат Робеспьер и изобретатель самой «дьявольской штуки» великий американский гражданин Бенджамин Франклин, можно сказать, выиграли тот процесс. А так как последний из упомянутых граждан не знал о ходе «своего процесса» ровным счетом ничего, Робеспьер не удержался и отправил Франклину, бывшему в то время в Париже – какая удача! – представителем Северо-Американских Соединенных Штатов, только что изданную брошюру и пространное письмо с изъявлениями величайшего уважения к «знаменитому ученому» и «первому американскому гражданину».

Франклин ему ничего не ответил. Но ответил ли сам Робеспьер два года тому назад неизвестному ему Сен-Жюсту на почти такое же восхвалительное письмо? Не ответил. Кто был ему тогда Сен-Жюст? А кем был сам Робеспьер Франклину? Нет, великих людей нельзя было сравнивать с людьми обыкновенными.

А Робеспьер тогда великим не был, это уж точно…

Вообще, как человек из третьего сословия мог стать до революции, нет, не великим, но хотя бы известным? Наверное, только через литературу. Не только Руссо, но и Вольтер, но и Монтескье, но и Дидро… и сколько еще других! – все они прославились благодаря своим сочинениям. И Максимилиан решил последовать их примеру.

Вскоре он убедился, что ему далеко не то что до Руссо и Монтескье, но даже и до какого-нибудь умеренного монархиста-либерала Лакрателя. В декабре 1785 года последний поместил в том же «Меркюр де Франс» довольно хвалебную заметку о философском трактате Робеспьера на тему морали, который удостоился второй премии на конкурсе Королевского общества науки и искусства в Меце, и Максимилиан почувствовал себя донельзя польщенным. Он тут же издал (на этот раз уже за свой счет!) этот трактат отдельной брошюрой в Париже, но… откликов не последовало. Наградная медаль и премия в 400 ливров на конкурсе в Меце так и остались единственным признанием литературно-философских откровений Робеспьера.

Другой его трактат, посланный сразу же после успеха в Меце на конкурс в академию Амьена, прошел незамеченным, и уязвленный Максимилиан решил больше не рисковать. Философские и литературные трактаты, стихи и статьи, вроде заметки о поэте Грессе и его нашумевшей поэме «Вер-вер», годами пылились в столе аррасского адвоката. Но о, великий боже, кто тогда из людей его круга, то есть из образованных людей третьего сословия, помешавшихся на Просвещении, не писал стихов и не составлял трактатов?! Юристы в своих трудах обращались тогда к физике и химии, врачи – к социальным проблемам, военные занялись математикой, и все без исключения увлеклись философией.

А адвокат Робеспьер писал речи о пользе небесного электричества…

Что ж, Аррас не отставал от других крупных городов, здесь тоже давно существовала собственная академия наук и искусств, куда входили лучшие умы провинции. Человеку, весьма заметному своими дарованиями и вместе с тем еще очень молодому, Максимилиану было не избежать стать «академиком» уже в очень скором времени.

И точно: написав очередной трактат «О бесчестных наказаниях» (сколько он тогда написал этих трактатов!), Робеспьер не без стараний вездесущего Бюиссара уже осенью 1783 года, всего через год после прибытия из Парижа в Аррас, был принят с похвальной быстротой в местную академию и приобщился к тамошним «ученым». Последующие несколько лет все заранее подготовленные выступления, трактаты и литературные опыты Робеспьера пользовались в академии неизменным успехом. О нем даже шла слава лучшего оратора академии (если не всего Арраса). Знали бы они, его слушатели, сколько времени он работает над каждой своей речью!

В академии у Максимилиана хорошие отношения сложились, впрочем, не со всеми. Особенно они не удались с Лазаром Карно, чрезвычайно высоко себя ставившим военным инженером. Последний во всем почитал себя выше какого-то там незначительного адвокатишки Робеспьера, считая, что выигрывает в сравнении с ним: и во внешности (а как же! – великолепный офицер и элегантный кавалер – не чета невзрачному и тщедушному сутяге), и в способностях к наукам (к математике, например, – а у Робеспьера и вовсе не было никаких «научных» дарований), и даже к поэзии (Карно считался едва ли не лучшим «стихотворцем» Арраса).

Настоящая дружба, как и в коллеже Луи-ле-Гран, завязалась у Робеспьера в академии Арраса только с одним человеком – с учителем местной церковной ораторианской школы Жозефом Фуше.

Ровесник Максимилиана, единственный сын купца из города-порта Нанта, с детства испытывавший отвращение к морю и поэтому пошедший в монастырские учителя, высокий, нескладный Фуше внушал Максимилиану безотчетную симпатию и своей внешней неказистостью, и своим холодным умом, и своим сдержанным поведением, и своей явной нелюбовью к развлечениям. Казалось, он был почти двойником Робеспьера этот преподаватель математики полумонах Фуше (полумонах потому, что он так и не принял монашеские обеты ораторианцев), в отличие от бывшего ему почти полной противоположностью блестящего офицера-математика Карно.

Фуше довольно часто захаживал к Робеспьерам на улицу Сомон. Шарлотта оказывала ему явные знаки внимания, и Максимилиан, очень щепетильный в таких случаях, на этот раз был совсем не против выбора сестры, уже достаточно «засидевшейся в девках» (не устроена и до сих пор). Кажется, даже поговаривали о свадьбе. Фуше приходил все чаще, но дело как-то не сложилось. И Максимилиан тогда понял, хотя и не вдруг, что милый друг Жозеф захаживал на вечеринки к Шарлотте с теми же целями, что и сам Робеспьер ходил к мадемуазель Дезортис, своей кузине, – просто провести время в приятном женском обществе.

Да, в приятном женском обществе. Можно ведь признаться самому себе, что его порой так не хватает даже самому суровому мужу, воспитанному на идеалах античной добродетели? А кто скажет, что мадемуазель Дезортис, кузина Анаис, не была дамой во всех отношениях приятной? Они так весело проводили время, разучивая вместе на клавесине какие-то пустые романсы или прогуливаясь вместе вдоль местной реки Скарп. Но Робеспьер и оглянуться не успел, как в Аррасе уже поползли слухи о его помолвке с прекрасной Анаис и об их скорой предстоящей свадьбе! Об этом заговорили и в доме его ученого друга и покровителя Бюиссара, и в доме мадам Маршан, где собирался весь великосветский Аррас, и даже в литературном обществе «Друзья роз» («Розати»).