Кредиторы эшафота - Алексис Бувье

в уборную. Вот и она! Здесь восхитительно! — вскрикнул Панафье, войдя в уборную. — До сих пор еще пахнет духами!

Что касается братьев, то по мере того, как они приближались к месту совершения преступления, они становились молчаливее и мрачнее.

Уборная вся была обита тканью с очень красивым рисунком. В ней стояли два низких кресла, кушетка и широкий диван, обтянутые той же тканью. Зеркало занимало всю стену, а напротив стоял туалетный столик со множеством флаконов.

— Здесь, согласно тому, что говорит следствие, хозяйка часто принимала аббата Пуляра, — сказал Панафье. — Войдем в спальню!

Братья невольно придвинулись друг к другу, в то время как Панафье равнодушно открывал дверь в спальню.

Спальня была самой лучшей комнатой в доме. Постель, обитая голубым атласом, занимала всю глубину комнаты. Это была громадная постель, ширина которой равнялась длине. Чтобы лечь на нее, нужно было подняться на две ступеньки, покрытые шкурой белого медведя.

Напротив кровати были расположены два окна, выходившие на улицу Фридлань, и между этими окнами стоял маленький столик, покрытый голубой атласной салфеткой, на которой были вышиты две громадные буквы — А. и М. На этом столике находился целый арсенал туалетных принадлежностей из слоновой кости. Щетки, щеточки, гребни — все это было помечено буквами А. и М.

Вся комната была обита голубым атласом. Над столом висело громадное венецианское зеркало, а между двумя дверями — в переднюю и уборную, которые обе были скрыты под обивкой, — стоял шкаф из черного дерева. Ковер имел отвратительный вид. Он весь был покрыт пятнами крови.

В каждом углу комнаты стояло по маленькому креслу, обтянутому голубым атласом. Перед каждым окном стояли этрусские вазы на античных бронзовых подставках. Они служили жардиньерками, и цветы, росшие в них в день преступления, находились там еще и теперь, но увядшие и засохшие.

Мы рассказали, что представляла из себя эта комната, и должны сказать, почему Панафье несколько минут стоял в дверях, не решаясь войти.

Чтобы изгнать запах, который мог остаться от окровавленного белья, постель была окроплена духами. Вся комната также была окурена духами, и в ней стоял сильный застоявшийся запах, дурманивший голову.

Винсент вошел вслед за Панафье и, указывая на постель, сказал:

— Видите, мы сохранили все в полном порядке.

— Да, вам пршла в голову счастливая мысль, которая в настоящее время очень нам поможет.

И держа подсвечник в руке, Панафье подошел к постели.

— Это очень странно, — говорил он вполголоса, глядя на каплю черной запекшейся крови на подушке. — То же самое!

— Что вы говорите? — спросил Винсент.

— Ничего — это просто замечание.

Он осмотрел простынь, одеяло и снова сказал:

— Ничего. Ничего…

— Что вы хотите сказать? — снова спросили оба брата.

— И вы говорите, что эта женщина получила пятьдесят ударов ножом?

— Да, доктор констатировал это.

— В таком случае, белье переменили?

— Нет.

— Но это необъяснимо.

— Если хотите, я покажу вам рапорт доктора.

— Он у вас есть?

— Да, вы хотите его прочесть?

— Конечно. Это должно быть очень интересно.

— В рапорте говорится, — сказал Винсент, — что первый удар был смертелен, что произошло внутреннее кровоизлияние и вследствие этого из остальных ран кровь не могла идти.

Панафье пожал плечами.

— А что вы думаете об этом? — спросил Шарль, заметивший это движение.

— Я, господа, еще ничего не могу вам сказать. Дайте мне подумать. Я выскажу вам свою мысль позднее. Вы сказали мне, что укажете положение тела.

— Да.

— Где оно лежало?

— Тут, на этой шкуре.

— A-а! Она упала с постели?

— Или, лучше сказать, ее стащили с постели.

— Как это?

— Тело мадам Мазель лежало на ступени. Вот здесь. Голова была наклонена на правую руку, на которой ее длинные волосы лежали, как на подушке. Она была совершенно голая. Левая рука закостенела, сжимая атласное одеяло. Вы видите, кусочек его вынуждены были даже обрезать.

Ее ноги остались на постели: одна из них запуталась в простыне, что помешало телу свалиться на пол. Так как мадам Мазель спала обычно на другой стороне постели, то ее должны были вытащить оттуда, чтобы бросить на пол.

— Да, вероятно, это было так. И вы говорите, что ее ноги были запутаны в простынь?

— Да, одна нога была почти завернута.

— Да, она, по всей вероятности, не специально завернулась, чтобы дать себя убить. Это странно! — проговорил Панафье, задумчиво покручивая усы.

Шарль что-то тихо сказал Винсенту.

— Ты прав! — вслух ответил тот.

— О чем вы говорите? — спросил Панафье.

— Дело в том, — ответил Винсент, — что я совсем забыл, но у меня есть фотография жертвы в том положении, в каком она была найдена.

Говоря это, он вынул из бумажника маленькую фотографию.

Это была отлично сделанная фотография, как и все, что делает фотограф Карже.

Мадам Мазель была очень хороша собой и великолепно сложена, а странное положение, в котором она находилась, еще больше подчеркивало ее красоту. Глядя на нее, можно было подумать, что это, скорее, фривольная фотография, а не картина ужасного преступления. Кроме того, выражение ее лица было скорее выражением лица спящей женщины, чем окровавленной жертвы, которая вскакивает с постели для борьбы с убийцей.

— А она недурна собой! — невольно проговорил Панафье.

— Прошу вас, господин Панафье, — с волнением перебил Винсент. — Поторопитесь, нам хотелось бы скорее уйти отсюда.

— Извините, но нам придется пробыть еще долго. Садитесь и выслушайте меня.

Говоря это, он указал на кресла и, поставив подсвечник на стол, с фотографией в руке прошелся несколько раз по комнате.

— Выслушайте меня, — сказал он опять, — я постараюсь восстановить картину преступления по тому, что я прочел, что я видел и что узнал. Прежде всего, очевидно, что многочисленные удары ножом не вызвали смерть, а следовали за нею. Здесь нет ни следов борьбы, ни следов крови.

Винсент указал на ковер.

— Ковер… Но это не кровь из ран. Труп пролежал здесь день и ночь, и пятна являются результатом этого пребывания, а иначе были бы запачканы кровью простынь и одеяло.

В эту ночь в гостиной играли, — продолжал он. — Около двух часов утра мадам Мазель, видя, что игра затягивается, ушла к себе, ссылаясь на сильную мигрень. Ваш отец был среди игроков, и некоторые из них даже слышали, как он сказал вполголоса мадам Мазель: "По окончании игры я уйду домой и увижусь с тобой только завтра". Затем мадам Мазель ушла к себе в спальню: она ждала мнимого аббата Пуляра.

— А может быть, он уже был там, — сказал Винсент.

— Нет. Я в этом уверен. Я убежден, что когда Пуляр вошел