Охотник за судьями - Кристофер Тейлор Бакли

— Более благородной женщины эта земля еще не рождала. Более благородной женщины никакая земля еще не рождала. Она была не трусливей, а может, и храбрей любого из мужчин, с которыми мне довелось сражаться бок о бок. Полковник Ханкс подтвердит мои слова. Она погибла в сорок третьем году.

— Что случилось?

— Это длинная история. Губернатор Эндикотт выгнал ее из Колонии Залива.

— За что?

— За антиномианскую ересь.

Балти выпучил глаза.

— Отрицание любого рода власти. Пуританам это не понравилось.

— Надо думать.

— Ей пришлось скитаться. В конце концов она попросила убежища у голландцев в Новых Нидерландах. Губернатором в то время был Кифт. Не человек, а катастрофа.

Ханкс кивнул.

Уинтроп продолжал:

— Он дал ей убежище — прямо посреди земель, принадлежащих индейцам-сиванои. Местному племени. Их вождь Вампаге предупреждал ее. Сказал, что она должна уйти. Но она не ушла. Как я уже говорил, она была храбрая. Возможно, чересчур храбрая… Сиванои убили ее, шестерых ее детей, зятя, полдесятка слуг. Пощадили одну дочь — девочку девяти лет по имени Сусанна. Вероятно, за то, что она была рыжая. Когда ее выкупили три года спустя, она не хотела возвращаться. Так бывает. Вампаге продал эту землю доктору Пеллу.

У Балти глаза полезли на лоб.

— Вы хотите сказать, что англичанин, доктор, купил землю у человека, убившего англичанку и всю ее семью?

— Да.

— Но это же… чудовищно!

Лицо Уинтропа окаменело:

— Вероятно, вам представится случай лично выразить свое негодование доктору Пеллу.

Он вернулся к карте. И повел пальцем дальше по линии побережья:

— Вот Нью-Хейвен. Это форт Сэйбрук, стоящий в устье Великой реки. Урок географии закончен.

— А это что? — Балти ткнул пальцем в длинный остров, на котором было написано «Сиуанхаки».

— Длинный Остров, Лонг-Айленд. «Сиуанхаки» — так его именуют туземцы.

Взгляд Балти упал на полосу воды между Коннектикутом и Лонг-Айлендом. На карте она была обозначена как «Дьяволов пояс».

— Так прозвали этот пролив первые английские моряки за то, что он полон скал. Сейчас его чаще всего именуют попросту Губа.

— Чья губа?

В дверь заглянул стражник:

— Господин губернатор, сэр. Наррагансеты идут. Пятеро. Судя по запаху, несут подарки.

Уинтроп вздохнул:

— Ну вот, опять. Джеймс, не пускайте их в дом. Дайте им табаку. Велите Винчеллу и Уири принести шкуры. Лисьи, бобровые, если остались. И две сажени вампума. С черными глазка́ми, не с белыми. Я скоро приду.

— Слушаюсь, сэр, — стражник прикрыл дверь.

— Мистер Балтазар, вам, вероятно, лучше не выходить, — сказал Уинтроп.

— Ункас? — спросил Ханкс.

Уинтроп кивнул:

— Второй раз за месяц. Он так верен нам… непримиримо верен.

— Удивительно, что хоть какие-то пекоты еще остались. Если, конечно, это головы пекотов. С Ункаса станется подсунуть какие-нибудь другие.

— Головы? — спросил Балти. — Что все это значит?

— Понимаете, мистер Балтазар, у нас тут была война. Много лет назад. Англичане вступили в союз с наррагансетами и мохеганами против пекотов. Весьма воинственного племени. Те взяли в союзники голландцев. Война завершилась в нашу пользу. Но, хотя с тех пор прошло много лет, наррагансеты настаивают на определенном… называйте это протоколом, если хотите… который мы установили на время войны. Я многажды объяснял нашим братьям-наррагансетам, что это уже не нужно и даже неуместно, вредит всеобщей гармонии. Но они продолжают.

Балти уставился на него:

— Вы хотите сказать… что они приносят вам головы?!

— Головы. Ступни. Кисти рук. Наррагансеты верят, что душа живет в голове. Если голову отрубить, душа не может перейти в загробную жизнь. Без ног она не сможет войти в рай.

— И вы принимаете эти головы? И прочие подарки?

— Отказаться — значит оскорбить.

— Но это же варварство!

— Мистер Сен-Мишель. Отца моей жены протащили волоком от лондонского Тауэра до Чаринг-Кросса, где вздернули, вынули из петли живым, вырвали кишки, отрезали гениталии и все это сожгли у него на глазах. Затем ему отрубили голову, а тело расчленили, части насадили на пики и выставили в разных концах города. Как вы это назовете? А теперь прошу меня извинить, я обязан принять гостей.

Уинтроп и Ханкс вышли. В открытую дверь подул ветерок. Балти сложился пополам, и его стошнило. Он услышал голос Уинтропа:

— Неен вомасу сагимус![26]

— Неемат[27] Уинтроп! — сказал другой голос.

Балти предпочел сесть подальше от всех на носу шлюпа, или как там называется эта чертова лодка. Ханкс в основном проводил время на корме, в обществе экипажа и солдат, которых отправил с ними Уинтроп.

Когда начало смеркаться, ветер стих. Ханкс прошел вперед:

— Мы остановимся тут на ночь. Завтра, если ветер будет попутный, придем в форт Сэйбрук до темноты.

Он швырнул за борт якорь. Шлюп закачался параллельно песчаному берегу. Чуть дальше, за кустами, поднимался отвесный утес.

— Поплавайте. — Ханкс содрал с себя рубашку, сел и начал расшнуровывать сапоги.

— Не хочется.

— Вы хотите сказать, что не умеете. Очень жаль. Это освежает.

— Я не сказал, что не умею. Сказал, что не хочется.

Ханкс продолжал раздеваться. Стало видно, как крепко он сложен. Тело его покрывали шрамы. Он нырнул в реку, всплыл, лежа на спине, выплюнул струйку воды, уподобившись скульптурному украшению фонтана, и поплыл к песчаной косе. Вылез на берег и исчез в кустах. Балти продолжал размышлять об омерзительных открытиях сегодняшнего утра.

Люди на корме закричали, показывая пальцами в воздух. Балти поднял голову и увидел летящую к шлюпу палку. Она приземлилась на палубу со звуком, не похожим на стук дерева, и принялась извиваться.

Матросы и солдаты загоготали. Два солдата вытащили сабли и стали тыкать в змею. Та, недовольная шумом и суетой, решила перебраться на другой конец лодки, где поспокойней.

Балти выругался и вскочил. Сквернословие не отпугнуло змею — она все приближалась.

— Кыш! Кыш! — закричал Балти на змею, как служанка на кошку.