Распутье - Егор Серебрянский

– Тщ-щ, – Коша ее будто успокаивал необычным для себя веселым тоном. – У меня где-то в кармане были, я сейчас.

Он вошел в комнату, застыл передо мной, потом присел и вынул из кармана куртки пачку с презервативами. Изобразить крепкий сон мне не удалось, а жмуриться я посчитала совсем уж глупым, потому приоткрыла глаза. На нем не было футболки и получилось, что я вперилась взглядом в его живот. Голый, поджарый с едва заметной полоской, уходящей вниз. Наверное, женщины, которые его плохо знают, находят Кошу сексуальным.

– Тщ-щ, – он повторил мне тем же тоном. – Спите, Елизавета Андреевна.

Странно, что не опостылевшая «фря». Ответила едва слышно:

– Сплю. Не стесняйтесь.

– И не думали.

Он так же бесшумно встал и вернулся на кухню, не забыв прикрыть снова за собой дверь. И опять глухие смешки, шепот, ерзанье, а потом ритмичные стуки стола о стену. Анфиса вскрикнула, но снова чей-то смех перекрыл внахлест непонятную сумятицу. Я зажала нижнюю губу зубами. Неловко как, хотя мне-то чего смущаться? Не невинную девочку он там трахает, или она отдается не невинному мальчику. Там, на грязной кухне метр на метр, ангелов не водится. Ритмичный стук стола тому доказательство. Взрослые люди нашли способ скоротать пустое в ожидании время, ничего экстраординарного. Но меня смущало.

Интересно, он ей за это заплатит или крыше дают просто так, наподобие «налогов»? И она всегда с клиентами так сдавленно постанывает на каждом толчке? Это отработанный маневр или выходит непроизвольно? Интересно, а Коша ее целует или отстранен, как обычно? Он, наверное, в сексе теряет свою непроницаемую маску. Возможно, вообще на себя не похож. Но предполагаю, что он совсем немного жесток, агрессивен. Или он закусывает губу так же, как я сейчас?

Они продолжили в ванной, я только после их перемещения смогла задремать. Но под утро меня колотило от холода. Я даже не сразу поняла, что проснулась от шепота Анфисы, пытаясь сжаться еще сильнее.

– Девка-то наша совсем замерзла. Ну, фря, ты совсем изнеженная, что ли?

– Так грей, – тихо отозвался Коша. – Не я же. Моя задача, чтобы она живой отсюда вышла, но не я в ее карамельности виноват.

Она обняла меня сзади, буквально через силу притянула к себе, растирая под курткой плечо. И выдохнула с запахом алкоголя:

– Сука ты, Коша. Кобель, конечно, но такая сука. Без сердца жить тоскливо.

Я невольно улыбнулась ее определению. Вот а в Анфисе какой дефект? Ведь однозначно хороший человек, из нее душа поверх оболочки прет. И почему себе такую работу выбрала? Дело и в моральности, в необходимости еженощно через себя переступать, и в риске – даже в элитном эскорте девочки рисковали нарваться на неприятности, а уж обычную проститутку завтра могут в подворотне найти с перерезанным горлом. Но Анфиса будто через себя и не переступает, есть такие люди, которых вокруг меня – каждый первый. Генетикой или злой судьбой в них заложена страсть к саморазрушению, вот они только такие пути и выбирают… Не «они» – и я с ними.

Пижона я возненавидела. Он на следующий день заскочил к нам и забрал Анфису, а мы оба не хотели ее отдавать. Оказалось, что ее проблемка уже улажена, а с Кошей Пижон совсем недолго пошептался. Вернул сотовый и покачал головой в ответ на какой-то вопрос, после чего Коша выругался. На меня сподручный даже не глянул – вероятно, извиняться не хотел, что меня пока не забирает. А означать это могло только одно: в доме неспокойно, у Ивана серьезная бойня, потому мне стоит оставаться здесь – в неуюте и безопасности. Почему не дергают Кошу, когда с врагом определились, совсем непонятно. Но по его хмурому взгляду, когда за Анфисой и Пижоном захлопнулась дверь, я догадалась – вполне возможно, одну меня оставлять никак нельзя, вот и выбрали самую дрессированную собаку из всей псарни.

От этой мысли холод пробежал по спине – так нам вдвоем тут еще сколько куковать, если я не ошиблась в предположении? А потом другой волной, уже ледяной – нам тут без Анфисы куковать? Да она ж единственная, кто в нашу компанию жизнь вдыхал! И Коша придерживался той же мысли:

– Лучше бы хавчика привез, чем наши ресурсы забирать.

Я не ответила. Здесь даже телевизора не было, ни одной газетенки, которую можно было бы почитать. Я сидела на матрасе и пялилась на фонарь за окном, ожидая, когда он загорится. Загорелся. Веселее не стало. А если неделю здесь сидеть придется? А как насчет двух недель? А как люди годами в тюрьме с ума не сходят? Вот так сидят и думают о своем поведении? Думала и я. Но ничего надумать не могла, мысли, наоборот, будто заморозились и больше не шевелились.

– Пора поесть, Елизавета Андреевна.

Коша всунул мне в руку единственную миску с плотным комком макарон. У Анфисы вчера получилось это же блюдо намного лучше.

Если между фразами делать длинные-длинные паузы, то они займут больше времени – фразы, в смысле. Тишина может и раздавить, а у нас всего несколько патронов – их надо расходовать экономно, чтобы не истратить быстро, но вовремя отпугнуть тишину. Потому я вначале поковырялась в ужине, потом позалипала на фонарь и лишь после отреагировала:

– Я теперь снова Елизавета Андреевна? Перестала быть фрёй? Что это слово вообще значит?

Коша скорее всего уловил основное правило игры, потому тоже ответил не сразу – целых десять минут наблюдал за фонарем. И когда заговорил, то ли вообще забыл о вопросе, то ли не собирался поддерживать именно эту тему:

– Может, нам кастрюлю купить?

– Кастрюля – это шикарно, – одобрила я еще через пятнадцать минут. – В ней проще варить макароны, а в остальное время сможем по ней стучать – один удар ты, один я.

За окном совсем стемнело, потому фонарь сам по себе становился все более интересным. Коша медленно вдохнул.

– Тогда кастрюлю покупать не будем. Лучше консервы в банках, их открывать весело – одну вы, одну я. Но мне приказано не выходить, потому ждем, когда вообще жрать ничего не останется. Надо настраиваться, что нам так сидеть не меньше трех дней. За это время Иван Алексеевич или прижмет Алаева, или Алаев прижмет Ивана Алексеевича.

Фонарь тонко намекал, что в этом не осталось повода для беспокойства. Волноваться следовало о другом:

– За три дня мой мозг прикажет долго жить.

– А разве он еще не? Вы четыре года почти не разговаривали, и нате – прорвало.

Жестоко, но справедливо. Почти.

– Не совсем так, Коша. Я могла с прислугой здороваться, в интернете сидеть, книги читать и раз в неделю видеть мужа. О, кстати, еще и хлопать в ладоши могла – от того, как мне в жизни повезло.

– Хлопайте. – Коша медленно перевел взгляд на мой профиль. – Кто мешает?

– Отсутствие повода мешает.

– Как будто он раньше был.

– Не было. Это шутка такая.

– Ха. Ха, – Коша отреагировал монотонно. – Правду говорят, юмор украшает жизнь.