Второй после Бога - Курт Ауст

…если с послом Папы что-то случится, ты лишишься головы.

Я глубоко вздохнул и вернулся в дом. Теперь был мой черед.

Когда я вошел в комнату, судья Мунк чмокал губами. Бокал стоял возле его руки, но был по-прежнему полон. Судья чмокал в предвкушении. В предвкушении того, что я ему скажу. Я растерялся, мне было страшно разочаровать его. А то, что я его разочарую и таким образом укреплю в предубеждении против меня и моего господина, я не сомневался ни минуты. Мой взгляд скользнул по столу, стене и остановился в углу.

Сундук! Как я мог о нем забыть! Я обошел стол и открыл крышку сундука.

Судья встал, чтобы через мое плечо наблюдать, как я выкладываю на пол содержимое сундука. Его было немного. Парик, серый, слежавшийся, словно им давно не пользовались. Нарядная полотняная рубаха, когда-то белая, но поношенная и застиранная, шейный платок, тоже изрядно поношенный, пара синих шерстяных носков, протертых на пятках и заштопанных черной шерстью, шерстяная шапка и пара коричневых шерстяных рукавиц, заштопанных на пальцах тоже черной шерстью. Под одеждой лежала фарфоровая тарелка с красивым цветочным узором, но, к сожалению, с большим сколом по краю. И все. Я достиг дна, если можно так выразиться.

С носками в руке я сидел и смотрел на голую ногу, торчащую из алькова. Очевидно, Халвор Юстесен считал, что еще достаточно тепло, чтобы доставать и носить носки. Они были предназначены для более холодного времени года. Мне захотелось пойти и надеть их на него, согреть его ноги.

Дно сундука было застелено листом бумаги с черно-белым оттиском, бумага сильно пожелтела, однако на оттиске можно было разглядеть женщину, сидящую с ребенком на коленях. Мыши погрызли один угол, и во многих местах изображение было закапано жиром. По углам бумага была прибита ко дну гвоздями с ржавыми шляпками.

– Разрешите мне посмотреть, – пробурчал судья и опустился на колени. Он осмотрел по очереди одежду и тарелку и задумчиво кивнул, словно обнаружил что-то особенное. Я сделал вид, что ничего не заметил, и не спускал глаз с сундука. Она меня преследует, подумал я и улыбнулся. Дева Мария с младенцем преследует меня. Половина шляпки одного гвоздя была отломана.

Судья Мунк закончил осмотр и хотел все сложить обратно в сундук. Я не видел нигде отломанный кусок шляпки.

– Подождите! – сказал я и пошел в альков за ножом. Осторожно вытащил ножом гвозди, положил их на крышку сундука и поднял оттиск. Под ним лежала тонкая шерстяная ткань. Я убрал ее.

– О, черт! – воскликнул судья Мунк и плюхнулся на пол.

Я онемел от удивления. Под шерстяной тканью, впритык, одна к другой, все дно сундука, кроме кромки одной короткой стороны, было выложено блестящими серебряными монетами.

– Силы небесные!.. – воскликнул судья Мунк снова и принялся вынимать и считать монеты.

Монеты разной величины и достоинства одна за другой исчезали в руке судьи, я напряженно ждал.

– Пятьдесят риксдалеров, – наконец сказал он вдруг ослабевшим голосом, посмотрел на монеты и медленно ссыпал их обратно в сундук. В скудном свете, падавшем из окна, монеты звенели, подпрыгивали и поблескивали.

“Сундук с сокровищем, – подумал я. – Бедный солдат-крестьянин держал в доме сундук с сокровищем, очевидно, он никогда даже не прикасался к этим деньгам!”

– А теперь, молодой человек… – судья положил обе ладони на стол и бросил на меня лихорадочный взгляд, – мне интересно послушать, какой вы сделаете вывод из того, что вы здесь увидели.

“Если с послом Папы что-нибудь случится, виноватым сделают тебя…”

Я взял нож, задумчиво взвесил его в руке и подошел к алькову. Невольно подумал, что у ножа неудобная ручка, шестигранная, и потому неудобная. Наверное, это был привезенный с войны трофей, почему-то дорогой для Юстесена, и он не хотел с ним расставаться. Кончиком ножа я показал на лицо покойного.

– Многое говорит о том, что Халвор Юстесен умер от яда, подмешанного ему в пищу. Господин судья сам видит, что язык покойного сильно распух и приобрел неестественный цвет, белки глаз красные, зрачки сужены. Синюшный цвет кожи и красные пятна, особенно на груди, означают, что работа внутренних органов была чем-то нарушена. Мне хочется использовать выражение фельдшера и сказать, что у покойного произошло coagulum organum – иначе говоря, отказали все органы. – Я покосился на своего слушателя, чтобы убедиться, что он успевает воспринимать мои слова. Судья Мунк склонился над столом и с разинутым ртом сосредоточенно ловил каждое мое движение и каждое слово. – Этот человек что-то съел или выпил, что привело к коллапсу внутренних органов, организм перестал действовать. Не исключено, что его первач был сделан из недоброкачественных продуктов или, что более вероятно, каша в этом котелке была сварена из испорченной крупы. Поскольку в доме нет никакой крупы, из которой можно было бы сварить кашу, можно сделать логический вывод, что Халвор Юстесен был отравлен тем человеком, который принес ему эту кашу. – Я торжественно посмотрел на судью Мунка, ожидая его реакции.

И она не заставила себя ждать.

Он вытаращил на меня глаза и выпрямился на стуле:

– Что?! Тот, кто принес Юстесену кашу, и отравил его?

Судья Мунк замолотил кулаками по столу так, что бутылка запрыгала. Плохая привычка, подумал я, и сердце у меня глухо застучало. Судья почти весело взглянул на меня и встал:

– Думаю, мадам Ранняя Пташка умрет от смеха, – сказал он. – Подождите-ка минутку.

Он быстро вышел, и в окно я увидел, что он прошел мимо дома, где жила молодая женщина, к третьему дому, выходившему в этот двор. Подойдя к двери, он забарабанил в нее кулаком:

– Мадам! Это городской судья. Проснитесь и придите к нам быстрее, чем какает новорожденный теленок! Слышите!

Молодая женщина с ребенком на руках наблюдала за этим зрелищем. Надеюсь, она не собирается заговорить с судьей, подумал я. Это было бы некстати.

Наконец дверь перед судьей Мунком отворилась, и из нее высунулось заспанное лицо пожилой женщины.

– Выходите! – приказал судья Мунк и схватил ее за руку. Женщина бурно запротестовала, но судья крепко держал ее и не отпустил, пока она, дрожа от гнева, не предстала передо мной, ее беззубый рот извергал на меня поток непонятной тарабарщины.

– Замолчите, мадам, и слушайте, – сказал судья Мунк и отпустил ее руку. Издав последний сердитый вопль, она замолчала и уставилась на него. – Этот молодой человек интересуется, кто готовил кашу Юстесену. Это вы принесли ему утром котелок с кашей?

Женщина подозрительно посмотрела на меня и кивнула.

– Вы сегодня кормили еще кого-нибудь этой кашей?

Она кивнула опять.

– Кто-нибудь заболел от вашей каши в течение дня?

Женщина была в полном недоумении.

– Впрочем, откуда вам знать? Ведь вы спите весь день. Но… – Судья указал на покойного. – Это вы обнаружили, что с Юстесеном не все ладно, и сообщили другим?