Ложь, которую мы крадем - Джей Монти

не кажется, что уже достаточно? — Он лишь немного повышает голос, ведь он же на публике. Покачав головой и натянуто улыбнувшись, он заканчивает: — Знаешь, что, мы можем поговорить об этом сегодня вечером.

Мой кулак сжимается, это не первый раз, когда я хотел врезать мистеру Ван Дорену крысиную морду. Я тоже не в первый раз предлагал.

Но по какой-то причине, которую за годы нашей дружбы мы так и не поняли, Рук не позволил нам поднять руку на своего отца. Даже после всего, через что он заставил его пройти.

Хотя у меня было свое мнение. Я знал, что Руку нравилось, когда ему причиняли боль. Когда он звонил мне в полночь и требовал, чтобы я его потрепал. Он сказал, что это для того, чтобы снять напряжение. Я знал лучше.

Я знал, что он чувствовал, что это было наказанием за что-то, что он сделал в своей жизни, что-то, что когда-то причинило боль его отцу, но я никогда не был уверен, что это было.

Он спрыгивает с крыльца устка и с сердитыми плечами направляется к своему — кадиллаку.

— Мне нужно наверстать всю работу, которую я пропустил, потому что мой сын — невнимательный кусок дерьма, но я ожидаю, что ты будешь дома, когда я приеду, понятно, Рук?

Все, что он делает, это кивает, даже не глядя ему в глаза.

— А вы трое, — он поворачивается, указывая на нас пальцем, — я так близок к тому, чтобы сгноить вас всех в тюрьме, он никогда не должен был с вами дружить. Все хаотичное, что он когда-либо делал, это из-за вас троих. — Он обвиняет, как будто он в суде судит нас за развращение его милого, невинного Рука.

— Ужасно лицемерно с твоей стороны, Теодор. —Тэтчер отвечает, глядя на него сверху вниз.

Нам не нужно говорить вслух, что мы знаем об отношениях Рука и его отца. Он знает, что нам хорошо известно, что происходит, когда он выходит из себя.

Больше мы ничем не обмениваемся до тех пор, пока его машина не выедет с парковки.

Я поворачиваюсь к Руку, кладя руку ему на плечо: — Можем ли мы убить его?

— Я поддерживаю это, а если говорить от имени немого, то он третий. — добавляет Тэтчер.

Он качает головой, глядя на серое небо, будто в этих облаках есть какое-то послание для него.

— Нет. Смерть для него награда. Я хочу, чтобы он страдал. Прямо как я.

С самого детства я всегда хорошо разбирался в цифрах. С самого детства я всегда хорошо разбирался в цифрах. Возможно, это связано с отцом, который научил меня считать карты, еще в раннем детстве, но я все равно предпочитаю цифры всему остальному.

Два плюс два всегда будет четыре.

Квадратный корень из ста шестидесяти девяти никогда не будет равным тринадцати.

В математике все имеет фиксированное значение, конечно, есть разные способы получить ответ, но большую часть времени следует установленной формуле, и она каждый раз дает одно и то же решение.

Математика проще, чем такие вещи, как английский или люди. Оба слишком сложны, у них может быть несколько ответов, восемнадцать тысяч различных способов разбить стихотворение или прочитать, что кто-то имеет в виду, когда говорит: — Я в порядке.

В мире, где все имеет слишком много вероятностей, я предпочитаю числа. Всегда.

Я тереблю лежащую передо мной чистую тетрадь, постукивая концом ручки по белым листам, готовым к началу урока. Все остальные вокруг меня общаются, находят путь к местам, окружавшим лекционный зал. Я выбрала место сзади слева от первого, потому что ненавижу ощущение, будто кто-то говорит обо мне за моей спиной.

Также, по общему признанию, любила, когда люди смотрели.

Занявшись делом, я вытаскиваю свой компьютер из сумки с книгами, ставя новенький MacBook на стол в благоговейном трепете от того, что у меня вообще есть один из них. Томас купил его для меня в подарок, я почти отказалась принять его, но понимала, что он мне понадобится для курсов, которые я посещаю.

— Брайар, верно? — Я ловлю себя справа, неосознанно вздрагиваю, прежде чем встретиться с парой нежных голубых глаз.

Мои брови хмурятся, потому что я не понимаю, что он делает, разговаривая со мной, или откуда он знает мое имя.

— Я Истон, Лиззи упомянула, что ты новенькая в городе. — Он протягивает руку, чтобы пожать мою, как будто это какая-то законная деловая конференция. Улыбка, которая у него была, когда он приехал, не уменьшилась ни на дюйм.

Я робко отвечаю на этот жест, сжимая его теплую руку в своей и следя за его движениями вверх и вниз. Я принимала душ сегодня утром, но что-то в прикосновении к нему заставило меня почувствовать себя грязной. Он выглядит таким чистым, таким уравновешенным и идеально сложенным, что рядом с ним я чувствую себя канализационной водой. Беспокоюсь, что посмотрю вниз и увижу грязь, размазанную по его чистой ладони от моих пальцев.

— Э-э, приятно познакомиться? — То, как я говорю, полна нервов, заставляет звучать больше как вопрос, чем утверждение.

Он без усилий смеется, его белокурые локоны качаются от силы, его большая грудь немного трясется.

— Мой отец убьет меня, если я не окажу официальный прием неместному. Он уже несколько лет пытается привлечь сюда студентов из других штатов. Ты изучаешь математику?

Говорить с людьми — это навык, который он освоил за годы. Можно заметит. В том, как он себя держит. Уверенность в его плечах и природная энергия, которую он излучает, делают его легким в общении. Я просто не понимаю, почему он решил поговорить со мной. Учитывая, что я почти уверена, что нахожусь в нижней части метафорической пищевой цепи по сравнению с ним.

— Статистика на самом деле.

— Умная и красивая. Довольно сложная комбинация. Его улыбка становится более кокетливой.

Могу поклясться, что Лира сказала, что у него есть девушка.

Может, она ошиблась?

— Едва. — Я издеваюсь, напряжение в суставах немного ослабевает: — А ты?

Ты изучаешь математику?

— Информатика. — Он шевелит пальцами, как будто